Страница 8 из 19
– Вытащит? Откуда?
– Оттуда, куда мы тебя сейчас отправим! – рявкнул Сарагоса. – Должен же я тебя проверить, парень? Э? Как ты полагаешь? – Толстый палец уткнулся Кириллу в грудь. – Ну, куда отправишься? В лес? В горы? В кабак? В гарем турецкого султана? На Гавайские острова? На Марс или альфу Центавра? В ад или в рай? Доктор доставит куда угодно… вернее, куда у тебя пороху хватит.
Либо разыгрывает, либо издевается, мелькнуло в голове у Кирилла; затем он подумал, что надеялся обрести спокойное место на пять «толстых», а нарвался Бог знает на что. С неохотой он признал, что загадочные намеки Сарагосы будоражат воображение и вселяют романтические мечты – примерно такие же, как речи офицеров из военкомата, вербовавших его некогда в спецназовский батальон. Воспоминание об этом, как и о сибирской тайге и заирских болотах, было не из самых приятных, и он решил считать слова плечистого шуткой. Скажем, умный полковник дурачит глупого сержанта… Тут ясно, у кого все козыри на руках: шеф есть шеф, и остается только пасовать.
Криво ухмыльнувшись, он сказал:
– Лучше уж в кабак… Ну, в бар – хоть в этом самом Чикаго.
– Чикаго не обещаю, но что-нибудь в подобном духе мы сообразим. Сообразим, будь уверен! Отправишься ты в свой кабак, посидишь часок-другой, погудишь, потом скажешь четыре волшебных слова и вернешься прямиком в это самое кресло. Вся недолга! Только постарайся Т а м, – Сарагоса с многозначительным видом ткнул пальцем куда-то вверх, – не ввязываться ни в какие истории.
– А на что я гудеть-то буду в этом кабаке? – Сунув руку в карман, Кирилл вытащил пару мятых «гагаринок» и сморщился. – На наши, что ли, на «деревянные»? На них и минеральной не подадут!
Его шеф, в задумчивости поигрывая бровями, направился к столу.
– Это ты верно заметил, – бурчал он, роясь в ящике. – На наши, будь они неладны, не подадут… ни в Чикаго не подадут, ни в Париже, ни на Гавайских островах… ни в том заведении, куда тебя отправит Доктор… Вот, держи! – Он бросил Кириллу что-то блестящее, мелодично позванивающее, золотистое.
Обручальные кольца… Три штуки, самого простого вида, без гравировки и украшений… Кирилл заметил, что проба внутри стерта.
– Одно надень на палец, остальные – в карман! – распорядился Сарагоса. – Мне еще не встречались кабаки, где б не шла такая валюта. Отпустят тебе чего-нибудь, я уверен… на девочку, может, и не хватит, а на пойло, закуску и сигареты – в самый раз! – Он повернулся к окну и повелительно взмахнул рукой. – Ну, Доктор, давай! Клиент ждет. Ты ведь слышал, куда ему нужно попасть, э? Вот и отправь, только ненадолго.
– Это уж как получится, – вымолвил тощий, вставая. Голос у него оказался скрипучим и резким, похожим на карканье ворона.
Затем, не сказав больше ни слова, он в три долгих шага пересек комнату и склонился над Кириллом – так низко, словно хотел клюнуть его носом в лоб. Лицо Доктора было бесстрастным, как у египетской мумии.
Невольно вздрогнув, Кирилл откинул голову, да так и не смог опустить ее – шея вдруг одеревенела. Теперь он смотрел прямо в физиономию тощего, уставившись на него будто во сне, не в силах оторвать глаз от розоватых зрачков на бледном челе альбиноса; казалось, он внезапно превратился в кролика, зачарованного змеей. Затем стены комнаты вдруг помутнели, потолок взмыл куда-то ввысь, паркет под ногами затянуло зыбкой мглой, яркий июльский полдень за окнами сменился сумеречным светом вечерней зари, а фигура Сарагосы, маячившая у стола, уплыла вдаль, растаяла, слившись с сейфом и стенами, которые тоже растворились в багровой дымке, колыхавшейся словно гигантский и темный театральный занавес. За ним чудились некие неясные формы, слышался мерный усыпляющий гул – не то рокотали морские валы, не то шумел лес под тугими порывами ветра.
«Что со мной? – подумал Кирилл, ужасаясь своей беспомощности, беззащитности и глухому молчанию Хараны. – Что он делает? Этот вурдалак… Этот…»
Бледное лицо склонилось над ним; сейчас Кирилл видел только зрачки – огромные, горящие алым огнем. Беззвучно и неотвратимо он погружался в их пламенную глубину, не в силах шевельнуть рукой, не чувствуя ни боли, ни холода, ни жара; он падал, падал, падал, будто бездонные недра звезды раскрывались перед ним, затягивая вглубь, вращая и кружа в стремительном водовороте. Теперь он не слышал и не видел ничего, кроме сияния этой красноватой пропасти; гул прекратился, и великое алое безмолвие сомкнулось над ним непроницаемой скорлупой.
Он упал.
Переход был внезапным и резким. Он ощутил, что стоит на ногах, что локти опираются на что-то твердое, надежное; до ушей доносились негромкий звон, шелест, звуки льющейся жидкости. Потом он увидел лицо, маячившее на расстоянии вытянутой руки: широкоскулая, слегка одутловатая физиономия, полные губы, набрякшие веки, сизые прожилки на отвислом носу, голая макушка в венчике темных волос. Обычное лицо человека за пятьдесят, долго и преданно дружившего с бутылкой, но с него на Кирилла взирали алые глаза Доктора.
Глава 4
Вне Земли, бар папаши Дейка, местная дата неизвестна
Нет, не алые. Зрачки у этого типа были скорее темно-багровыми, цвета остывающей лавы – невероятного оттенка, какой не встречался Кириллу нигде и никогда. Ошеломленный, он сильно потер виски, повернул голову. Перед ним, в обширном и мрачном зале, теснилось изрядно народу – в основном молодые парни и мужчины лет под тридцать; одни – в привычной одежде, другие – в длинных пестрых хламидах или нагие по пояс. Были они всех мастей, от жгучих смугловатых брюнетов до белокожих блондинов, и выглядели довольно устрашающе, но, если не считать хламид и странных татуировок вокруг сосков, такую компанию удалось бы встретить на любой мафиозной тусовке – что в Питере, что в Москве, что – без всякого сомнения! – в Чикаго, в Париже или на Гавайских островах. Отличие заключалось лишь в одном: их зрачки багровели, пламенели, отливали оранжевым и розовым, светились пурпуром, сияли красками восхода и заката. Иных расцветок тут не было.
Бар в Чикаго? Не слишком похоже, с лихорадочным возбуждением размышлял Кирилл. Правда, здесь имелась стойка, а за ней целые батареи откупоренных бутылок, из которых явственно тянуло спиртным, но и этот запах был каким-то странным, едким, будто бы с примесью паленой резины, от него пощипывало в носу и першило в горле.
Судорожно вздохнув, он вновь воззрился на бармена – в том, что этот пожилой толстяк с сизым носом является либо барменом, либо хозяином заведения, сомневаться не приходилось. С минуту они смотрели друг на друга в полном молчании, затем красноглазый лег животом на стойку и заглянул вниз, словно высматривая дырку в полу, оставленную возникшим из небытия клиентом. Дыры, однако, не наблюдалось, и толстяк, почесав нос, подвинул к себе пару стаканов да объемистую бутыль.
– Великий Буга, что творится на свете! Надо бы выпить, сынок… Нам обоим надо выпить – и тебе, и папаше Дейку. Клянусь потрохами шайкала!
Они выпили. Жидкость была прозрачной и огненно-жгучей – крепче водки, как показалось Кириллу. Он поперхнулся, закашлялся, и папаша Дейк ловко сунул ему в рот солоноватый хрустящий сухарик, потом налил еще. Чем-то неуловимым этот крупный красноглазый мужчина напоминал Сарагосу – то ли гулким басом, то ли манерой держаться, уверенной и властной, то ли короткими толстыми пальцами.
– Выпьем, приятель! Не каждый вечер можно пропустить глоток с парнем из Койфа… да еще с таким ловкачом, что ломится к стакану сквозь стены! Боюсь, папаше Дейку никто не поверит! Эта пьянь, – он небрежно мотнул головой, – ничего не заметила. Каждый шворц льет пойло в свою глотку, жрет и не глядит по сторонам.
Кирилл покосился на посетителей, сгрудившихся у дальнего конца стойки и за шестигранными столиками в полутьме у самых стен. Кажется, никто не обращал на него внимания; там орали, пили, жевали, и звон стекла, постукивание металла о тарелки, шарканье ног и человеческие голоса сливались в невнятный гул, прерывавшийся то и дело пьяным смехом. Он нерешительно покрутил свой стакан, стараясь не принюхиваться к странному аромату спиртного.