Страница 3 из 5
С минуту полковник с капитаном обдумывали сказанное, потом Арруба произнес:
– Я инструктировать людей, наш гвардиос мучачос.[3] Разрывной пуль у них найдется.
– Калибр у вашего оружия мелковат, – сказал я. – Надежнее бить из подствольных гранатометов.
– Примем к сведению.
Мы летели уже часа два, и над островом Свободы начал разгораться рассвет. В этих широтах день приходит стремительно: звезды поблекли и исчезли, над окоемом приподнялся краешек солнечного диска, и небо приняло цвет сияющей, незамутненной облаками бирюзы. Голубизна вверху, зелень внизу… Невысокие холмы, кроны деревьев, рощи, поля, бурная речка… Моря я не видел, море лежало в сорока километрах к югу и в восьмидесяти к северу от нашего курса. Впрочем, на востоке и западе тоже было море. Остров все-таки! Куда ни сунься – везде соленая вода.
– Подлетаем к Куманаягусу, – сказал Алехандро Кортес.
С высоты городок выглядел россыпью белых кубиков на речном берегу. Его окружали плантации сахарного тростника с уже заметными всходами, и в этом обширном зеленом пространстве торчали кое-где крыши больших сараев. Несмотря на ранний час, тут и там суетились крохотные человеческие фигурки, а над трубами домов вились дымки. К северу от города местность повышалась, и на горизонте маячили одетые зеленью горы.
Вертолет пошел на посадку, машину тряхнуло, и веки Анны приподнялись. Я люблю смотреть, как она просыпается – губы словно шлют воздушный поцелуй, а зрачки похожи на яркие золотистые агаты. Убедившись, что Кортес на нас не смотрит, я поцеловал ее за ушком и шепнул:
– Прилетели, ласточка.
Гул мотора смолк, откинулся люк, и гвардейцы стали выбираться из кабины. Анна зевнула и потянулась.
– Мы уже в Гаване, дорогой?
– Мы на Кубе, – дипломатично ответил я. – Может быть, слезешь с моих коленей? Ты их отсидела.
Анна приподнялась, осмотрела кабину и заметила:
– Ты уверен, что все в порядке? Мы как будто на другом самолете летели и совсем с другими людьми.
Гвардейцы принялись разгружать вертолет, потащили мешки и длинные ящики с грохочущим в них железом. Капитан Мигель Арруба распоряжался, полковник Алехандро Кортес, тоже покинувший кабину, махал кому-то руками – должно быть, водителям джипов, правившим к месту посадки. Аэродром был невелик; с одной стороны за ним начинался город, а с другой лежал пустырь, заросший кактусами – листья лопатой и все в колючках.
– Ты проспала пересадку, – сказал я Анне. – Пойдем. Нас ждут.
Я выбрался наружу и помог спуститься моей ласточке.
– А где Гавана? – спросила она, озираясь. – Где пляжи и отели? Где музеи и дворцы? Где пальмы, наконец?
– Пальм нет, зато есть кактусы. – Я махнул в сторону пустыря. – Устроит?
Едва мы оказались на земле, как работа замерла: все двенадцать гвардейцев и пять водителей подъехавших джипов стояли и с раскрытыми ртами – только слюна не капает! – и пялились на Анну. Капитан прикрикнул на своих подчиненных, потом Арруба и Кортес направились к нам и заслонили мою супругу от нескромных взоров.
– Позвольте представить синьору Анну Дойч, – сказал я. – Кстати, она говорит на испанском.
– Это хорошо, просто отлично, – заметил Кортес и подкрутил свои роскошные усы.
И сразу застрекотали три пулемета, да так, что в ушах у меня зазвенело. Испанский тем и отличается от русского, что говорить на нем можно быстро. Быстро, быстрее, еще быстрее! Рапидо, рапидо![4] При этом следует размахивать руками, улыбаться и кланяться, содрогаясь всем телом. Ждать, когда собеседник закончит фразу, нет никакой необходимости – все трещат одновременно и прекрасно понимают друг друга. Русский язык, могучий и плавный, как течение Волги, а испанский стремителен, словно бурный поток Гвадалквивира. И так же непонятен: все, что я уловил, сводилось к двум словам: белла донна. Кажется, полковник с капитаном восхищались внешностью моей супруги.
Порозовевшая Анна повернулась ко мне.
– Очень милые кабальерос! И дон Алехандро, и дон Мигель! Знаешь, они советуют мне переодеться. – Тут Анна подтянула вверх край своего топика. – Они говорят, что кубанос в провинции непривычны к мини-юбкам. Есть даже указ команданте, разрешающий носить их только в курортной зоне. А мы где сейчас?
– Мы там, где носят камуфляж и прочные башмаки, – сказал я. – Мы отправляемся в горы, а там – клянусь головой Дракулы! – полно змей и скорпионов.
– Так я переоденусь?
Анна дернулась к вертолету, но Кортес подхватил ее под локоток и галантно поцеловал ручку.
– Сеньора может не торопиться. Сейчас мы поедем в Каримбу, и сеньора сможет переодеться в отеле. Даже принять душ.
Анна благосклонно кивнула. Мы расселись по машинам и двинулись в путь.
Склеп
Каримба лежала на склоне горы, по обе стороны довольно бурного ручья. Городок был раз в десять поменьше Куманаягуса, не городок даже, а просто селение в предгорьях. Но все же в нем имелась главная площадь с пятью каменными строениями: церковью, полицейским участком, мэрией, почтой и таверной. Отель с пышным названием «Плаза Эспаньола» располагался над таверной и состоял из четырех номеров. Их было ровно столько, чтобы в самом лучшем, в душем и продавленной кроватью «кингз сайз», поселились мы с Анной, а в двух других – полковник Кортес и капитан Арруба. Четвертый номер занимал дон Луис Барьега, археолог из Гаваны, с которым мне еще предстояло познакомиться. Дюжина наших гвардейцев разместилась на почте и в полицейском участке.
Мы распаковали багаж и привели себя в порядок. Умылись, но душ принимать не стали, так как горячей воды не было. Я побрился, Анна натянула джинсы и скромную кофточку. Затем спустились вниз, завтракать. Вывеска над кабачком гласила «Паэлья» – и я решил, что это нежное женское имя. Но, по словам Анны, так называлось какое-то местное блюдо, то ли рис с овощами, то ли рис с треской, а может, с каракатицей. Я неприхотлив в еде, но вкусы у меня консервативные, и потому я выбрал яичницу. Анна защебетала на испанском, и ей принесли тонкие лепешки, намазанные красным соусом, и что-то похожее на квашеные ананасы.
Еду подавала черноглазая сеньорина, не мулатка-шоколадка, а абсолютно белая, но с южным загаром. Вероятно, нравы в Каримбе были просты: всякий раз, притащив тарелку с едой или чашку кофе, сеньорина задерживалась минуты на три-четыре, чтобы поболтать с моей женой. Судя по жестам, темой беседы была длинная юбка черноглазой и ее сравнение с джинсами. Я молча поедал свою яичницу, испытывая приступ невыразимого счастья. Анна, ласточка моя, стала женщиной, настоящим человеком! А кем она была, лучше уж не вспоминать… Благословенна Лавка! Благословенны ее дары, волшебные пилюли!
Я получил флакончик с пятью голубыми горошинками. Одна для Анны, другая – для жены магистра, которая, если верить шефу, тоже нуждалась в чудесном лекарстве. Три пилюли у меня остались. Я берег их как зеницу ока и всегда носил с собой. Жизнь – удивительная вещь! Чтобы превратиться в упыря, не надо прилагать усилий, это свершается само собой с мерзавцами и негодяями и с теми, кого инициирует первичный – силой, обманом или по их собственному желанию. Но вот обратный процесс невозможен. То есть так полагают все авторитеты – от святого Юлиана до генетика Рихарда Шпеера. Даже в «Астральном кодексе» Лев Байкалов однозначно утверждает: переход необратим. Мы тоже так считали. Мы – это Гильдия Забойщиков, от магистра Михал Сергеича до последнего ученика. Кому знать, как не нам!
Бывают, однако, в мире чудеса, случается невероятное… Вот она, моя Аннушка – сидит, щебечет, смеется, ест свой квашеный ананас, кофием запивает! И только иногда, по ночам, в пылу страсти, я чувствую, как зубки ее впиваются мне в шею… Но зубки, не клыки!
К нам спустились капитан с полковником. С ними был высокий пожилой сеньор, тощий и прокаленный солнцем, длинноносый, с впалыми щеками и редкой шевелюрой – вылитый Дон Кихот, лишь бритвенного тазика на голове не хватает. В зубах пожилого была сигара в два пальца толщиной, и дым окутывал его, словно старика Хоттабыча, только-только вылезшего из кувшина. Очень колоритная персона! Хоть немолод, но глядит орлом!
3
Мучачос – парень (исп.).
4
Рапидо – быстро (исп.).