Страница 6 из 8
ЛЮБА. Да, совершенно верно. Итак, деликатный Пилл рассказывает историю, описанную якобы у Дарвина...
ЛАДА. Будто он Дарвина даже читал, мудрый такой.
ЛЮБА. ...Случай с миссионером, который, приехав в каннибальское племя, встретил там человека, съевшего собственную жену. Ну, миссионер тот начал этому типу вкручивать, насколько плохо он поступил. Однако, чувак совершенно с ним не согласился, вообще не воспринимал его убеждения, а на все его доводы отвечал одной-единственной фразой: "Уверяю вас, она была очень вкусная!"
ЛАДА. Да, весьма неприятную историю вы им поведали, сударь!
ЛЮБА. Билл заявил, что из всех знакомых женщин он охотнее всего съел бы Милу. "Опрятный такой", - сказал ему Пилл и пригласил подругу на танец.
ЛАДА. На вальса тур ангажировал, то бишь.
ДРЫНЧ. Налито, господа!
ЩУПКО. Салют! Кстати, почему "господа"? Неужели Дрынч вообразил себя барином, не имея на то этнических оснований?
ДРЫНЧ. За жида ответишь. Салют!
...
ЛЮБА. В общем, танцуют они, значит, Ободзинский поет - свой старый хит "Эти глаза напротив", а что, мне нравится, я вообще сентиментальна, как Штирлиц. Пилл признается, что у него дома только проигрыватель, да и тот с пластинок стружку снимает...
ЛАДА. Почву готовит, понятное дело.
ЛЮБА. И далее идет у них такой светский базар, на тему: гармония, там, красота, Достоевский, осмысленность бытия, Бог... Договорились они до того, что счастье - единственное определение гармонии, которое можно признать бесспорным, и отсутствие красоты - причина несчастий нашего друга Билла в любви...
ЩУПКО. Спасибо.
ЛЮБА. И опять же: Тарковский, ля-ля, последние фильмы, красота не спасет мир, а поскольку счастье есть состояние непостоянное, то и гармония суть дискретна. В итоге, Пилл подложил "аттической соли", выведя из всей этой мути, что и Бог - существо дискретное...
ДРЫНЧ. И тут она говорит: "А ты случайно не знаешь такого вот Колю?" Неделю, мол, здеся кантуюсь, а его, мол, все нету и нету. Надо же, говорю, неделя прошла. Целая аж неделя, ознаменованная многими важными событиями в политической жизни страны, не имеющими, впрочем, касательства к нашей индепендентной беседе, за исключеньем того, что у славного мирмидонянина и могучего пиромана Коли случился запой.
ЛЮБА. Тут кончается Ободзинский...
ДРЫНЧ. И начинается Игорь Полиграфович. "Тебе нравится Сукачев?" Я говорю: "Мне Робертино Лоретти нравится"...
ЛЮБА. Тут кончается Робертино Лоретти и начинается...
ЩУПКО. Резкий переход, переменный случай...
ДРЫНЧ. Подарили, в конце концов, мы себе вариант лома - кодлу тусовщиков из привокзальной ресторации, в галстучках, пиджачках, с аффектированными манерами и надменными лицами микроцефалов, во главе с основным Корваксом - помните мультик про Маззи?
ЩУПКО. Во, во, один к одному.
ДРЫНЧ. То сигарет им надо, то бабу им... У меня очко на минус, но делать нечего...
ЛАДА. Естесс-но.
ДРЫНЧ. Я говорю: "Я по-русски плохо понимаю".
ЩУПКО. А я говорю: "Не курю, говорю, нога болит. Ногу могу показать". Все под шофе, вестимо, а может, и с косячка "мурафы", но с о-очень неслабого косячка...
ЛЮБА. Барышня Мила, однако, как бывалая барышня, не теряется и пацифирует Корвакса на иной диалог.
"Запад, тлетворное влияние!" - говорит Корвакс, мужчина славных, хотя и отчасти отставных достоинств, в бурке, в лысине, с физиономией каменной консистенции, источающий стойкое амбре не то водки, не то дихлофоса, производя поступательное движение указательным пальцем правой руки в адрес барышни Любы груди...
ЛАДА. То есть, Милы, конечно.
ЛЮБА. Конечно.
А у Милы - значок на буферах, значит: "Love Love Love" там написано.
"В наше время, - говорит Корвакс, - Запада не было".
Игривый смех кавалера устаревшего образца.
"Хорошее было время, - соглашается Мила. - Все дороги вели на север. Ты на карту когда-нибудь-то смотрел?"
"А что?" - зачаточный стрем в ночной температуре кавказских очей.
"А то. Два полюса там нарисовано. Так? И на обоих - снег. А где это видано, чтобы на юге был снег? Ясное дело, и там, и там - север. Верно? Врут географы".
"Врут! Врут!" - хохочет Корвакс.
Полный восторг. Мир, дружба. Сложное по логической конструкции пожеланье здоровья и метеорологических благ. Вслед за чем Корвакс, видимо, исчерпав свои фени, обул лысину кожаной богатырской шапочкой, плавненько поворотился и, неожиданно оказавшись столь же узок в профиль, сколь и широк в плечах, сублимировался в винных парах...
ДРЫНЧ. То ли микроцефалы оказались и микробойцами, то ли время поджимало им очко, торопились, быть может, они в бордо - сыграть в серсо, или что... Дальше - хуже. Не успел я утереть сперму со лба, как пошел обратный завод, новой достачей увенчался поход...
ЩУПКО. А все эта Мила - все Коля да Коля... Где, мол, Коля, подайте ей Колю... Я говорю ей: "Зачем тебе Коля? Вот он я, говорю, перед тобой настоящий половозрелый мужчина, ловец с живцом, так зачем тебе Коля?"
ЛЮБА. А она все: ах, Коля то, ах, Коля се...
ДРЫНЧ. И я тоже по те же дрова: "Слушай, сказал я ей, как же так, если ты мне нравишься, то и я тебе должен ведь нравиться, в силу третьего закона Ньютона..."
КОЛЯ (тихо напевает). Эй, Бунгало Билл, кого ты ловил, Бунгало Пилл?..
Коля держит в руках радиоприемник. Ерзает по шкале стрелка. Доносятся оттуда какие-то депутатские прения, спорадически перекрываемые "буржуйскою" речью, свисты, хрипы обкаканного динамика, испускания чьих-то ветров, "Ксюша Ксюша Ксюша", некий гугнивец гребет аккордами: "У меня есть хой"... Среди всей этой тухлой лапши звучит, впрочем, в момент редкой паузы, сквозь сурдинку шершавого эфирного мрака, и не лишенный приятности дамский дуэт под гармонь, выводящий русский народный жестокий романс "Шумел камыш" со словами: "Любовь так резко изменилась, он измываться над ней стал, сперва он бил ее руками, потом изрезал всю ножом...", после чего приемник прокашлялся и произнес томным драматическим альтом: "Чем вам так нравится Европа, Гаттерас? Не понимаю..."
За окном уж светает. В далеком, бледнеющем небе стихает симфония звезд, мерцание их, плывущее из бесконечности в бесконечность, подобно органным раскатам Баха. Великие, титанические отзвуки непостижимой, как смерть, Вселенной.
А еще за окном идет снег. Тихий парад. Карнавальное течение снежных хлопьев в сиреневых сумерках парного, дремучего утра.
АЛЬБОМ УЕЗДНОГО КАВАЛЕРА
представляет:
"КАРТУЗИНАДЫ"
сочинения кавалера Ф.В.Щупко из серии про
Туманного Отрока!!!
Автор надеется на сугубо приятныя эмоции читающей
публики, знающей, что описанные события суть
темный вымысел, никоим образом не могущий опорочить
честь и достоинство реального прототипа.
Часть 1. РОЖДЕНИЕ
"Уа-а! - кричал младенец, суча крохотными, розоватыми ножками. Уаа-а!.." - И опять сучил толстенькими, кривоватыми ножками.
Суетливо бегали тетки. Отец, с умильным выражением на опухшем, пьяном лице, наблюдал сына.
"Уааааааааааааа!" - снова завопил новорожденный, словно силясь разорвать невидимые путы, напрягся и выпустил в белый свет неожиданно могучую, прозрачную, как слеза, первую струйку, повалившую с ног отца.
Часть 2. Часть 3. Часть 4.
Эти части, в которых описывалось истинно спартанское, по духу и методам, воспитание Отрока, были безвозвратно размазаны слезами одного чувствительного господина.
Часть 5. НОЧЬ
(Первая страница текста отсутствует.)
...В полумраке, в свете тлеющего ночника, едва заметно распределялось пространство. Тонко зудел комар. На большой оттоманке, в скомканных простынях разметалось во сне могучее тело Отрока. Тяжко вздымался торс. Атлетическая нога попирала выцветшую подушку, обшитую брабантскими кружевами. Рука со вздувшимися мускулами и татуированным словом "ЛОРД" отдыхала на лице Отрока. Надсадно тикали часы.