Отшельник

Через несколько минут катер скрылся за поворотом.

Я еще постоял немного, глядя на реку, затем сел на место и крикнул:

- Отбой, вылезайте!

Дверь дома открылась, и на пороге показался Тимур, который тупо огляделся и скучным голосом спросил:

- Звали, хозяин?

Я рассмеялся и ответил:

- Так что ты там про судно говорил? Иди сюда, разберемся!

Тимур спустился с крыльца и подошел к самоварному столу, а Афанасий, который так и стоял на том месте, где его застала короткая и непонятная для меня беседа с майором, сказал:

- Я для Семена палку вырезал.

И показал нам корявую и сучковатую палку, которая, впрочем, выглядела, как экспонат выставки предметов народного творчества. Вкус у него был - ничего не скажешь.

Тимур взял у него палку и направился в дом. Через минуту на крыльцо вышел Семен, который опирался на палку и вроде бы не так уж и хромал. Видать, помогла ему народная медицина.

Мы уселись вокруг стола и стали наливать себе чай.

Насыпав себе сахару, я размешал его и, повернулся к Афанасию:

- Ну, давай, Афанасий, рассказывай.

Он даже не поинтересовался, о чем рассказывать, а только нахмурился и уставился в чашку. Было видно, что в его остякской голове так и бродят таежные мысли. Побродив там несколько минут, они, видимо, собрались в какую-то ясную конструкцию, потому что Афанасий вздохнул, поднял голову и сказал Макару какое-то короткое непонятное слово.

Макар, ничего не ответив, встал и скрылся в сарае.

Афанасий долго смотрел ему вслед, затем произнес, глядя прищуренными глазами куда-то вдаль:

- Ты, Майкл, про майора узнать хочешь, увидел, как он на меня смотрел. Хорошие у тебя глаза, однако, все видят…

Он помолчал и начал свой рассказ, который прерывался долгими паузами, иногда принимал форму народного эпоса и был обильно уснащен магическим словом «однако». Слушать Афанасия было трудно, он явно не говорил всего, но из того, что он счел нужным сообщить, сложилась не очень приятная картина.

Когда-то Афанасий совершил что-то противозаконное, и этот самый майор, фамилия которого была, кстати, Ловушко, поймал его. А поймав, пошевелил своими вертухайскими мозгами и решил, что от Афанасия будет гораздо больше пользы, если вместо того, чтобы сидеть на зоне, он будет докладывать майору о том, что происходит в здешних местах. Выхода у Афанасия не было, и он стал майорским агентом. Шпионом. Стукачом, короче.

За все время, а прошло около пяти лет, Афанасию удалось ни разу не взять греха на душу. Он действительно время от времени сдавал майору Ловушко кого-нибудь, но это были люди, которые на самом деле заслуживали наказания. Некоторых из них, судя по рассказу Афанасия, нужно было просто грохнуть на месте. Например, одного томского деятеля, который стрелял в оленей обездвиживающим шприцом, а затем вырезал у них один глаз. Второй он оставлял из своеобразной гуманности, чтобы зверь мог жить дальше. Эти оленьи глаза он продавал доверчивым идиотам, убеждая их в том, что это самое лучшее народное средство для борьбы с близорукостью. Дескать, у местных охотников такое хорошее зрение именно потому, что они постоянно поедают оленьи глаза.

Он изуродовал около двухсот пятидесяти оленей, прежде чем Афанасий вычислил его и сдал майору. Вообще-то сдавать его нужно было ментам, а не майору с зоны, но не зря ведь у Ловушко была такая фамилия. Наверное, он не мог жить без того, чтобы кого-нибудь не поймать. Потом он все-таки передал этого таежного окулиста ментам, но перед этим потешился вдосталь. Тому дали срок, а майор от всего своего вертухайского сердца подарил Афанасию бутылку водки, которую тот выкинул в Обь.

Собственно, в том, что Афанасий сдал майору этого урода, не было ничего предосудительного. Нормальное действие нормального человека. Но майор хотел, чтобы Афанасий доносил на своих друзей, которые от голодухи да от бедности браконьерили помаленьку, а вот этого Афанасий сделать не мог из простой человеческой порядочности.

Майор грозил Афанасию, но тот только разводил руками и притворялся тупым хантом. Хантомто он, конечно, был, это медицинский факт, но тупым я его назвать никак не мог. За месяц знакомства я понял, что этот молчаливый лесной человек со сморщенным лицом обладает незаурядной природной смекалкой, и, если бы его жизнь в свое время повернулась иначе и он поступил бы в какой-нибудь институт, то, глядишь, через сколько-то лет появился бы очередной академик. Но, как говорится, что выросло, то выросло.

Примерно так и проходило сотрудничество следопыта с майором, но майору хотелось другого. Он мечтал поймать кого-нибудь из богатых, чтобы потом доить их, но такие не попадались. Подозревая, что они откупаются от Афанасия, и таким образом деньги проходят мимо его кармана, Ловушко обещал несчастному охотнику, что даст ход тому уже почти забытому делу, стращал его тем, что, дескать, у него до сих пор лежат какие-то вещественные доказательства, что он может посадить Афанасия в любой момент, но следопыт оставался тверд и, тупо глядя в землю, пожимал плечами и обещал поймать всех. Кого именно, он не говорил, но - всех.

Майор в очередной раз плевался, матерился и отпускал Афанасия восвояси.

А когда разговор дошел до момента, касавшегося пребывания в моем доме беглого зека, я понял, что на Афанасия можно положиться во всем. Он ведь мог моргнуть майору, и Семену пришел бы конец, но он этого не сделал.

Вот так все и выяснилось.

Афанасий закончил свой рассказ, и я понял, что он был на крючке у поганого вертухая и ничего не мог поделать.

Знакомая история.

Я посмотрел на Афанасия, который невозмутимо наливал себе чай, и спросил:

- А что, разве ты не знаешь, как избавиться от майора?

Афанасий сморщил глаза, а это у него получалось очень хорошо, и ответил:

- Однако знаю, но не могу выстрелить в безоружного человека.

- Это тебе только кажется, что он безоружный. Просто у него другое оружие, и оно опаснее, чем твой карабин. Он тебя этим оружием в постоянном страхе держит, а ты говоришь - безоружный… А если бы он в тайге ствол на тебя наставил?