Отступник

Жерехов еще раз, уже с явным отвращением, оглядел присутствовавших и, обреченно повертев головой, вздохнул:

– Э-х-х… Ну что вы все, как бабы? Ничего ведь не было! Понимаете – ни-че-го! Вот если бы все произошло, как планировали, но провалилось при исполнении – тогда другое дело. А так – ничего. Не было мальчика – понимаете? Так что зря этот, – и Жерехов мотнул головой в пространство, – погорячился.

Он встал и, значительно оглядев компанию, веско сказал:

– Ничего не было. Поэтому – сидите на жопе ровно. Все образуется.

Дверь распахнулась, и на пороге появился серый кардинал Гаврилыч.

За его спиной стоял незнакомый мужчина средних лет, который, старательно скрывая любопытство, разглядывал находившихся в комнате людей.

– Иваныч правильно говорит, – начал Гаврилыч прямо с порога, – сидите на жопе ровно.

Войдя в гостиную, он обернулся и, покровительстенно взяв пришедшего с ним человека под локоток, вполголоса сказал ему:

– Заходи, Александр Николаич, не чинись.

Александр Николаич зашел и аккуратно затворил за собой дверь.

– Ты пока присядь, закуси, чем Бог послал, а мы тут это… Порядок наведем, деток успокоим.

Новый гость кивнул, выбрав себе место на самой удаленной от двери стороне огромного круглого стола, пробрался туда и, вежливо улыбнувшись соседям, уселся на обитый узорчатым бархатом стул. Проводив его взглядом, Гаврилыч удовлетворенно кивнул и повернулся к обществу.

И тут на глазах у изумленной публики произошла неожиданная перемена.

Серенький, безобидный, вечно кряхтевший старичок превратился вдруг в наводящего страх циничного и жестокого пахана.

Опершись веснушчатыми руками на спинку стула, Гаврилыч, медленно поворачивая голову, пристально оглядел замерших на диванах и в креслах бандерлогов и жутко оскалился.

Под его взглядом все сникли и постарались стать как можно более незаметными. Один только бесстрашный Жерехов довольно усмехнулся и налил себе водки. Было видно, что он вовсе не боится Гаврилыча и даже наоборот – с удовольствием ждет начала экзекуции.

– Ну что, козлы, усрались?

Даже голос Гаврилыча стал другим.

Из него исчезло старческое дребезжание, появились непривычные властные интонации, тембр стал резким и неприятным, как скрежет железа по камню.

– Да с такими уродами, как вы, и свинью не зарезать!

Дверь открылась, и в комнату стали быстро входить облаченные в добротную серую форму люди. Все они были, как на подбор, рослыми и широкоплечими. Их лица были скрыты под масками, напоминавшими омоновский камуфляж, но сшиты они были из тонкого и дорогого серого трикотажа, и от этого становилось еще страшнее.

Быстро войдя в гостиную, гвардейцы серого кардинала молча выстроились вдоль стен и застыли в неподвижности. Гаврилыч скользнул по ним взглядом, удовлетворенно кивнул и указал пальцем на бутылку с водкой. Один из стоявших у стены боевиков быстро подошел к нему и наполнил рюмку. Гаврилыч снова кивнул, и молчаливый гвардеец так же быстро оказался на прежнем месте.

Гаврилыч, не поморщившись, выпил водку, достал из кармана темно-зеленый платочек, промокнул им губы, убрал платочек на место и только после этой череды неспешных действий заговорил.

– Ну, с кого начать? Может, с тебя?

Он посмотрел на немолодого блондина в дорогом бежевом костюме, сидевшего у окна. Блондин замер и громко выпустил газы.

Гаврилыч поморщился и сокрушенно покачал головой.

– Или с тебя?

Взгляд Гаврилыча медленно, словно корабельная башня главного калибра, перекатился на пожилого генерала со следами всех известных и неизвестных пороков на лице.

Генерал побледнел, а Гаврилыч жестко усмехнулся:

– Ты не вздумай мне тут сдохнуть от инфаркта! Я тебя тогда собакам скормлю. Ладно, живи пока…

Он неторопливо осмотрел остальных и задержал взгляд на Жерехове, который в этот момент как раз наливал себе водки и ухмылялся самым скабрезным образом.

– А ты чего лыбишься, гусарская твоя морда?

– А я, Гаврилыч, всегда ко всему готов. Хоть на передовую, хоть к стенке.

– Сукин сын. – Гаврилыч усмехнулся и, заложив руки за спину, посмотрел в потолок.

– Так… Вот ведь, блядь, уродов мне Бог послал! – обратился он к огромной тяжелой люстре, увешанной хрустальными висюльками. – Один другого краше!

Люстра не возражала, и Гаврилыч продолжил:

– Они отправляют спецотряд поездом. Поездом, бля! Не самолетом, который можно как следует обшмонать перед взлетом и повесить вокруг него истребители охранения. Не собственной военной колонной, которая может по ходу дела неожиданно для возможного противника поменять маршрут и оставить его с носом. Поездом, ебиомать! Поездом, который идет несколько суток и который с рельсов, ведущих на Москву, никуда на хрен не денется. Да тут любой чеченец за триста фальшивых долларов может сделать свое дело! А вы, козлы винторогие, не посчитали, во что все это обошлось? Ведь все эти урки, эти убийцы и маньяки, вы что думаете – они нам даром достались? Так я вам напомню, если кто забыл. За каждое туловище деньги плачены. Обществу нужно, чтобы они в пожизненном корячились, чтобы их по телевизору показывали, как они при стуке в дверь крестом к стенке вскакивают. А мы их выкупили и тем самым освободили от горькой участи. Выкупили, бля! Каждого! Заплатили везде – в прокуратуре, в ГУИНе, в министерстве… Вы, пидары, кроме денег, ничего не понимаете, так я вам на денежном языке все сейчас и разжую.

Гаврилыч умолк и, переведя дух, бросил взгляд на спеца в сером. Спец мигом оказался рядом и налил Гаврилычу еще одну рюмаху.

Гаврилыч выпил водку и, утерев губы на этот раз просто рукой, продолжил:

– Ты! – И он указал коротким морщинистым пальцем на зажавшегося в кресле толстяка. – Ты у нас по финансам, поэтому завтра же предоставишь мне смету.

Толстяк быстро закивал, но Гаврилыч, погрозив ему все тем же пальцем, сказал:

– Ты еще не знаешь, что будешь складывать и умножать. И я тебе сейчас объясню. Поскольку еще три года назад все это было затеяно ради пяти минут, которые позавчера прошли впустую, посчитаешь мне…