Отступник

Несмотря на сильную ноющую боль во всем теле, Тимур ощущал, что опасных повреждений у него никаких нет. В голове лихорадочно метались мысли, путаясь, наскакивая одна на другую, но все-таки они начинали двигаться в одном направлении – как спастись…

Клещ, держа в руке кусачки для вырывания языка, подошел к лежавшему Тимуру и снова пнул его ногой в спину, да так, что у того перехватило дыхание.

– Это тебе для профилактики…

Услышав это, Тимур не поверил своим ушам. Откуда этот монстр знал такие слова?

– А может быть, я тебя ослеплю, – добавил Клещ и, аккуратно положив на стол кусачки, взял какой-то другой, непонятный инструмент.

– Думаешь, ослепляли обязательно стилетом или шилом? Ха! Вот послушай, что говорят первоисточники.

Клещ взял со стола книгу и, дальнозорко отставив ее от своей кошмарной морды, начал читать:

– Ослепление. Применялось в основном к людям знатного рода, которых опасались, но не осмеливались погубить. Ослепляли струей кипятка или накаленным докрасна железом, который держали перед глазами до тех пор, пока они не сварятся. Понял? Знали толк люди… Я своего глаза именно так лишился. И я знаю, как он шкворчит, пригорая. Яичница…

– Жаль, что у тебя второй остался, – простонал Тимур.

– Смелый… – произнес Клещ, – но это даже лучше. Интереснее. Ладно, слушай дальше. Вырывание зубов. В Польше вырывали зубы у тех, кто в пост ел мясо, а также у жидов, чтобы овладеть их деньгами. Ну так что выберешь? Зубы тебе выдрать через один? Или уши отчекрыжить?…

– Хуй себе отчекрыжь! – сплюнул кровавую слюну Тимур.

Клещ, почти не нагибаясь, длинной рукой схватил Тимура за шиворот, рывком приподнял и притянул прямо к вонючей пасти так легко, будто бы не здоровый парень попал в его лапы, а тряпичная кукла. Из перекошенного рта прямо в лицо Тимуру бил запах помойки.

– Оскопление – одно из любимых мной наказаний. И ты, кажется, хочешь его испробовать на себе!

Он двинул коленом Тимуру в пах и разжал руку.

Тимур кулем осел на землю. Внизу живота у него разорвалась граната и разметала, размазала Тимура по стенам подвала. Запахло сортиром, и, уже теряя сознание от невыносимой боли, Тимур сообразил, что он непроизвольно обгадился, когда мышцы живота содрогнулись в болезненном спазме…

Клещ удовлетворенно принюхался и сладко потянулся, почти доставая ручищами до низких потолочных сводов своей резиденции. Потом снова раскрыл старинную пыточную книгу и начал сладострастно читать вслух, но ему был нужен слушатель, а Тимур находился в блаженной отключке.

Клещ недовольно нахмурился, положил фолиант на стол и, подойдя к торчавшей в углу раковине умывальника, набрал воды в большую колбу. Вернувшись, он начал поливать Тимура водой, и делал это до тех пор, пока тот не застонал и не закопошился на холодном полу.

Теперь в его пульсировавшее сознание прорывались обрывки фраз:

– … четвертование… за конечности привязывали к лошадям… не смогли разорвать несчастного… палач делал разрезы на каждом сочленении, чтобы ускорить казнь… колесование… клали с раздвинутыми ногами и вытянутыми руками на два бруска дерева… с помощью железного шеста переламывали руки, предплечья, бедра, ноги и грудь… прикрепляли к небольшому каретному колесу, поддерживаемому столбом… переломленные руки и ноги привязывали за спиной, а лицо казненного обращали к небу…

Тимур шевельнулся – и острый приступ пронзившей все внутренности боли вызвал новый стон и слабое ругательство, слетевшие с его языка.

Клещ довольно ухмыльнулся и зачитал:

– Все, кто произносил позорные ругательства, подлежали наказанию… Удушение. Производилось с помощью свинцового колпака. Иоанн Безземельный подверг такой казни одного архидиакона, оскорбившего его некоторыми необдуманными словами… Удушить тебя, гаденыша, что ли? Или все же язык вырвать?

Раздался скрип тяжелой двери, и в подвал собственной персоной пожаловал Кислый.

– Ну, что у нас?

Кислый принюхался и посмотрел на окровавленного Тимура с брезгливостью и любопытством.

– Жив еще? Все упорствуешь?

Он повернулся к Клещу и, озабоченно понизив голос, сказал:

– Ты, сынок, его уж не калечь совсем. Он нам живой-здоровый нужен. Но сделай ему побольнее, а то гляди, какой букой смотрит. Пусть станет паинькой.

Клещ стоял молча, уронив руки, повисшие почти до колен. Взгляд его снова стал бессмысленным. Он лишь молча кивал в ответ на речи своего шефа и шмыгал носом.

– Ну ладно, ты не переживай! Я ведь знаю, что ты все делаешь правильно… У тебя и не такие раскалывались. Может, этому партизану иголочки под ногти?

Клещ засопел, выражая тем категорическое несогласие. У него была другая система.

– Ладно, ладно, – Кислый успокаивающе похлопал его по плечу. Не буду лезть к профессионалу с советами. Сам не люблю, когда кто-нибудь под руку вякает. Но – обязательно оставить живым. И послушным. А как – это уже твоя забота. Я полностью тебе доверяю. Попозже загляну еще. А ты трудись. Успехов тебе.

Он еще раз – с насмешкой – взглянул на Тимура, повернулся и вышел. Дверь снова жалобно заскрипела. И этот скрип означал для Тимура начало новой череды мучений.

Клещ подтащил Тимура к стулу, напоминавшему зубоврачебное кресло. Над спинкой высился штатив с металлическим обручем, в котором Клещ закрепил голову пленника. Руки Тимуру он связал позади штатива, ноги петлями из сыромятной кожи подтянул к ножкам стула. Потом встал сзади и с металлическим лязгом и визгом стал крутить какой-то винт.

Тимур почувствовал, как его затылка коснулся холодный металл.

– Испанские идальго тоже не дураки были людишек помучить, – услышал он за спиной реплику Клеща, который снова стал говорить членораздельно. – Сейчас ты на себе испытаешь действие «гарроты». А это старинное приспособление, как известно из источников…

Больше Тимур уже не слышал ничего, потому что железная боль, прикоснувшись к его затылку, стала медленно и неумолимо входить в голову, заполняя собой весь мир…

Саня доедал вторую порцию пельменей из медвежатины, когда в ресторанный зал вошел бугай, приметно одетый в яркую красную ветровку и ядовитозеленые тренировочные штаны. Он не стал садиться за столик и дожидаться официанта. Размахивая таким же, как у Сани, кейсом, он подошел к буфетной стойке в дальнем углу зала и, водя пальцем по стеклу, стал выбирать себе холодную закуску.