Удача

Самолет пошел вниз, я ощутил приятное чувство небольшой потери веса, и одновременно с этим зажглись надписи про курение и ремни, а из-за занавески вышла стюардесса и сказала, что через двадцать минут мы приземлимся в Эль Пасо.

Так оно и вышло.

Мы благополучно приземлились, и первым, кого я увидел, спустившись по трапу, был Рикардо Альвец, приемный папаша ныне покойной Кончиты. Какой он ей папаша – известное дело, но меня это, конечно же, не касалось, а тем более теперь, когда она отправилась на свидание к Кетцалькоатлю.

Пожав друг другу руки, мы молча пошли к выходу из аэропорта, и только когда уселись в солидный белый «Бьюик», Альвец положил руки на руль, помолчал немного и, повернувшись ко мне, сказал по-русски:

– Вас не узнать. Да… Расскажите мне про Кончиту. Дон Хуан пересказал мне ваш разговор, но я предпочитаю услышать это, так сказать, из первых уст. Сами понимаете, хоть и приемная, но все-таки дочь.

Он сказал это совершенно искренне, и я в очередной раз удивился, как это у них все совмещается. Ведь она ему и дочка вроде, хоть и приемная, он ее растил, кормил, ухаживал, любил, наверное, по-своему… А с другой стороны, она мне сама призналась однажды, что он ее с одиннадцати лет во все ее маленькие дырки трахал!

Ну, свое недоумение я, понятно, оставил при себе, и, сделав соответствующее такой грустной теме лицо, подробно рассказал ему обо всем, что увидел, когда вернулся в отель. Про маргаритку на стене я, естественно, умолчал.

Выслушав меня, Альвец глубоко вздохнул и, молитвенно воздев глаза, сказал:

– Надеюсь, она в раю. Моя девочка…

Я опять сделал скорбное лицо, хотя мне жутко захотелось то ли заржать, то ли ляпнуть какую-нибудь пошлость, и ответил:

–  Я тоже надеюсь… Ну что, поехали? Дон Хуан ждет, наверное?

– Ждет, а куда он денется.

Альвец вздохнул еще раз, нажал на педаль, и тяжелый представительский «Бьюик» мягко выкатился на полосу, которая вела в сторону хайвэя.

Минут пять Альвец молчал, потом крякнул и сказал:

– Слушайте, Знахарь, я хочу задать вам один вопрос… Он вам не понравится, но вы ответьте мне спокойно. Просто… В общем – вы ответьте, и забудем об этом. Годится?

Я пожал плечами и ответил:

– Ну, годится. Давайте ваш вопрос.

Альвец снова помолчал, как бы не решаясь начать, и наконец спросил:

– А может быть, вы сами убили Кончиту?

Нелепость такого вопроса лишила меня дара речи.

Однако, если подходить с их мерками, в этом, наверное, не было бы ничего из рядя вон выходящего. Ведь пришло же это ему в голову! Значит, у них и так бывает… Да, блин, латиносы!

Я недовольно покачал головой и сказал:

– Со всей ответственностью заявляю, что не имею к этому никакого отношения.

– Ладно, – Альвец кивнул, – забыли.

Я покосился на него и понял, что ничего он не забыл, и теперь мне следует держать ухо востро. Коварство и мексиканщина – это нам еще по сериалам известно.

Альвец же, изобразив на лице равнодушие, сказал:

– А вы, Знахарь, быстро в гору пошли. Не ожидал от вас такой прыти. И теперь, между прочим, я ваш подчиненный. Так что прошу любить и жаловать. Любить – не обязательно, а уж жаловать – как сами решите.

Я пробурчал что-то невразумительное и уставился в окно.

Ох, не нравится мне все это!

Через полчаса «Бьюик» торжественно причалил к уже знакомой мне каменной террасе, окруженной колоннадой. Выходя из обтянутого белым бархатом салона, я увидел сидевшего в тяжелом дубовом кресле дона Хуана Гарсиа, который отсалютовал мне сигарой размером с палку твердокопченой колбасы.

Помахивая рукой, как Брежнев при виде Индиры Ганди, я приблизился к Гарсиа, и мы обменялись рукопожатиями. Он при этом продолжал сидеть. Наверное, это только у нас, у русских, принято отрывать задницу от стула, подумал я, и уселся напротив него.

– Я позволил себе заказать вам пиво, – сказал Гарсиа, не обращая ни малейшего внимания на Альвеца, который сел сбоку от него, – надеюсь, угадал.

Он сдернул салфетку с серебряного ведерка, и я увидел несколько бутылок «Грольша», воткнутых в колотый лед.

Альвец многозначительно поджал губы, дескать – ишь, какое уважение, а я, вытащив бутылочку и открыв ее, сказал:

– Ваша предусмотрительность, дон Хуан, выше всяких одобрений. Вы знаете, что нужно вашим людям.

Дон Хуан одобрительно кивнул, и я понял, что мой намек на то, что я теперь его человек, пришелся ему прямо куда надо.

В самую точку.

Я начал неторопливо наливать пиво в высокий стакан, а Гарсиа, внимательно разглядывая меня, сказал:

– Если бы я не знал, что Альвец придет именно с вами, я бы ни за что не узнал вас. Шикарно! Великолепно! Прекрасно! И, наверное, дорого. Я угадал? У вас и голос изменился, между прочим…

Я пожал плечами и, с удовольствием сделав глоток холодного пива, ответил:

– Насчет голоса – элементарная коррекция голосовых связок. Причем в любой момент можно легко вернуть все в первоначальное состояние. А деньги… Ну, как сказать… Двести пятьдесят тысяч.

– О… Серьезные деньги.

– Вы знаете, дон Хуан, жизнь дороже, чем самые серьезные деньги. А мне с моим лицом дорога была одна – в могилу. Сами знаете.

Гарсиа кивнул, а Альвец, посмотрев на меня, сказал:

– Да, если бы в аэропорту вы не подошли ко мне сами, я решил бы, что вы не прилетели.

Я развел руками – дескать, я здесь ни при чем, это все мастерство хирургов, и налил себе еще пива. Альвец тем временем вызвал официанта, появившегося будто из-под земли, и стал что-то нашептывать ему.

Гарсиа посмотрел на Альвеца, усмехнулся и спросил:

– Что вы там секретничаете? Думаете, я не знаю, что вы заказываете?

Повернувшись ко мне, он сказал:

– Сеньор Альвец обожает тако. Вы пробовали?

– Пробовал, – ответил я, содрогнувшись, – в Фениксе. У меня тогда чуть глаза из орбит не вылезли.

Гарсиа засмеялся и, посмотрев вслед неслышно уходившему официанту, сказал:

– Да, я с вами согласен. Излишне острая пища вредит здоровью.

Ишь, гнида, о здоровье своем заботишься! А как насчет тех, кто покупает твое зелье? Их здоровье тебя интересует, или как? А их жизнь, которой после знакомства с твоими толкачами грош цена?