Страница 17 из 67
Червонец замер в ужасе, а сидевшие рядом с ним братки, перед которыми он всегда корчил из себя особу, приближенную к Желваку, невольно подвинулись в стороны, чтобы не угодить под горячую руку авторитета.
- Ну?
- Я… Николай Иваныч… - забормотал Червонец, не зная, что сказать.
Желвак помолчал, потом пристукнул по столу ладонью и сказал:
- Значит, так. Завтра принесешь медальон мне. Сюда. Ищи этого своего братка где хочешь, забирай у него медальон как хочешь, но чтобы цацка была здесь, - Желвак оттянул рукав и посмотрел на часы, - в восемь часов вечера. Не будет - тогда ты будешь бля. Сам напросился. Отпетушат тебя по полной, а дальше - сам узнаешь, как оно бывает потом. Пошел вон.
Червонец торопливо встал и направился к двери.
- А вы что расселись? - прикрикнул Желвак, и двое присохших к стульям братков бросились вон.
Когда за братками закрылась дверь, Желвак, покрутил головой и с чувством сказал: -Уроды… Вот уроды!
Червонец в этот момент, отмахнувшись от попытавшихся посочувствовать ему пацанов, выскочил из ресторана, запрыгнул в свой джип и, едва не врезавшись в трамвай, медленно тащившийся по Сампсониевскому, помчался на Садовую, в зал игровых автоматов.
Положение у него было аховое, и особенную пикантность добавляло в него то обстоятельство, что Червонец оказался между двух огней. Медальон желали получить сразу двое - Желвак и Граф. Оба они недвусмысленно дали Червонцу понять, что он рискует своей шкурой, и теперь Червонец не знал, как ему поступить.
Но прежде чем решать, кому отдавать медальон, его все-таки нужно было найти. А там видно будет.
Вообще- то некоторые соображения у Червонца уже появились. Он мог отдать медальон Графу, получить пятьдесят тысяч долларов и исчезнуть навсегда. И пусть Желвак лопнет от злости. Но лучше было бы натравить их друг на друга, и тогда скорее всего Граф порвет Желвака. Однако Червонец не забывал и о пословице, говорившей о том, что когда паны дерутся, у хлопцев чубы трещат. Авторитеты могли бы и договориться между собой, и тогда Червонцу конец.
Так что лучше отдать медальон Графу, забрать деньги и сделать ноги куда-нибудь за границу. Зажить там мирной спокойной жизнью…
Но сначала - медальон.
Червонец сжал зубы и объехал встречный трамвай слева.
А Желвак, оставшись наедине со своими постоянно скорбными мыслями, налил водки и, разглядывая бегавшие внутри рюмки зыбкие хрустальные зайчики, пробормотал:
- Воронцов еще какой-то на мою голову… И что это за служба президентская такая?
Он нажал закрепленную на нижней стороне стола кнопку и, когда в дверях появился услужливо улыбавшийся официант, сказал ему:
- А позови-ка мне Мышку.
Официант понимающе осклабился и закрыл дверь.
Через несколько минут в дверь поскреблись, и Желвак, усмехнувшись, сказал:
- Ну чего скребешься, давай заходи. Дверь открылась, и на пороге показалась Мышка.
На самом деле ее звали Маринкой.
Ей было пятнадцать лет, но выглядела она на двенадцать и давно уже познала все тонкости половой жизни, а среди таких же, как она сама, развращенных девчонок носила прозвище Мышка.
Тихо затворив за собой дверь, Мышка смущенно улыбнулась и спросила:
- Звали, Николай Иваныч?
- Конечно, звал, - хищно улыбнулся Желвак, - подходи, садись. Водочки выпьешь?
- Водочки… - Мышка устроилась в соседнем кресле. - Не, Николай Иваныч, мне лучше шампусика.
Авторитет кивнул, заказал ей шампанского и плотоядно посмотрел на девочку.
- Слышь, Мышка, расстегни-ка мне…
- Давайте на диван, - предложила Мышка, и Желвак резво перебрался на просторный финский диван, стоявший у стены.
Мышка поставила бокал на стол и, сбросив легкие сандалеты, забралась на диван с ногами.
Желвак откинул голову на спинку дивана и, закрыв глаза, просипел:
- Ну давай, расстегивай…
Мышка была весьма миниатюрной девчонкой, и у нее все было маленькое, игрушечное - попка, ручки, пальчики, губки и прочие части организма. Именно это добавляло ей популярности среди мужчин. Рядом с ней самый обычный мужчина начинал чувствовать себя огромным свирепым самцом с неимоверными мужскими достоинствами.
Вот и сейчас, когда Мышка расстегнула брюки Желвака и взялась игрушечными пальчиками за его восставший член, Желвак скосил глаза и увидел, что в ее детских ручках его достоинство выглядит поистине гигантским.
Застонав от удовольствия, причем большую часть этого удовольствия составляла эстетическая сторона дела, Желвак снова закрыл глаза и засипел дальше:
- Да… Ты помедленнее води, слышишь? Вот так… Давай покрепче сожми… А вообще лучше в рот возьми. Ага… Вот так…
Мышка наделась маленьким ротиком на желваковский член и, умело застонав, всосала его как можно глубже…
Столик, за которым сидели мы с Артуром, стоял на самом краю плоской крыши. Положив локоть на деревянную балюстраду, ограждавшую крышу я смотрела на опускавшееся к горизонту солнце и никак не могла понять, где мы находимся. С того берега, где располагаются Сестрорецк, Репино и прочие курортные места, наблюдать закат было невозможно, значит - мы находились на южной стороне залива. Но южная сторона была мне совершенно незнакома, и я терялась в догадках. Наконец все предположения были исчерпаны, и я сдалась.
- Артур, - я жалобно посмотрела на него, - не мучайте бедную девушку, скажите, где мы находимся?
Он улыбнулся и, взглянув на далекий горизонт, сказал:
- О, сколько нам открытий чудных…
- Ну, Артур, ну, пожа-алуйста!
- Ладно, так и быть, - смилостивился Артур, - мы находимся на южном берегу залива, чуть дальше Петродворца. Вас устраивает такая точность? А то можно еще широту и долготу…
- Нет, не нужно ни широты, ни долготы. Вполне устраивает. Вообще-то, когда я рядом с вами, меня все устраивает, - неожиданно для себя самой сказала я.
- Неужели, - Артур поднял брови, - так-таки и все?
- Ну почти все. Во всяком случае сейчас мне так хорошо, что лучшего и пожелать нельзя.
Он ласково улыбнулся мне, и я растаяла, как сливочное мороженое. Но потом героическим усилием взяла себя в руки и спросила: