Мэр в законе

Глава 2

Хочу на волю! не стреляй, начальник!

И где-то там, за вечной мерзлотой

Синеет море, машут крылья чаек…

А тут затвором клацает конвой.

Эх, вернуть бы назад все эти годы, что Андрей Таганцев провел за колючей проволокой! Но чудес не бывает. Случилось так, как случилось.

Минувшая раздолбайская житуха больше не привлекала Андрея. Теперь, перед самым освобождением, он все чаще задумывался над тем, как устроить свою жизнь на воле. И чтоб без разгула, без криминала, без глупостей, которые неизменно вновь приведут за решетку.

- Эй, Таганка! Чифирнем, что ли? - из омута воспоминаний Андрея Таганцева вытянул сиплый голос Гоши Штопанного.

Отряд "зэков" пешим строем прибыл для производства работ на каменно-рудный карьер. Здесь, в разработанном шурфе, пронзительно выл ледяной ветер, поднимая вверх мельчайшую черную пыль, моментально забивающую легкие, глаза, нос и уши.

"Мужики" - народ, попавший в "зону" по недоразумению и использующийся исключительно для того, чтобы выдавать на гора производственный план - пахали "на камне". Кто отбойным молотком, кто кайлом, кто с тачкой в онемевших от холода руках.

Так называемые "бесконвойные" сидели за рычагами экскаваторов и бульдозеров. Вольные поселенцы, обосновавшиеся в расположенной неподалеку деревеньке, рулили на КрАЗах, вывозя из карьера отработанную породу. Эти, кстати, курсировали между охраняемой промышленной зоной и железнодорожным узлом, тайно привозя блатным водку, колбасу и сгущенку. "Навар" их раз в десять превышал законный месячный заработок.

Тех, кто работал "за себя и за того парня", здесь называли "туберами": добрая половина "пахарей" получала в награду за ударный труд тяжелейшие формы туберкулеза.

Воры и приблатненные в промзону не выходили вообще, оставаясь греться в бараках. Им, по блатным понятиям, было "западло" горбатиться.

Братва из спортсменов облюбовала для себя строительный вагончик, вполне сносно отапливаемый печкой "буржуйкой". Пацаны не работали потому что… Как сказать-то, не соврав? Да потому, что не работали - и все тут! Можно, конечно, подвести под это дело соответствующую идеологическую базу. Только зачем? А ну попробуйте заставить бывшего профессионального спортсмена взять в руки кайло - я посмотрю, как это у вас получится.

Лагерная администрация к ворам и братве "от спорта" особо не цеплялась. Выдают "туберы" план - и ладно. "Зэки" сами между собой разберутся.

Жулики не раз предпринимали попытки заставить пацанов рубить камень, но те им вежливо отказывали, поставленными ударами ломая носы и дробя челюсти. Семен Точило получил свое прозвище после того, как принял между ребер воровскую заточку, отказавшись выходить на работу. К счастью, выжил. И "синего", который хотел его замочить, администрации не сдал. После того случая блатные отступились, оставили спортивную братву в покое. Теперь жили параллельными "семьями", без причины друг друга не задевая…

- Я спрашиваю, чифирить будешь? - повторил свой вопрос Гоша, высыпая в жестяную банку из-под консервов пачку черного индийского чая "со слоником" и заливая его крутым кипятком. Оставалось лишь выварить эту адскую смесь на раскрасневшейся от жара "буржуйке" почти до смолянистого состояния.

- Не-а, не буду, - отмахнулся Таганка. - Сам травись.

За шесть лет в "зоне" Андрюха так и не пристрастился к излюбленному "зэковскому" вареву, в момент "сажающему" печень, почки, желудок и сердце. Даже курить не начал, предпочитая в свободное время "качаться" и лупить руками да ногами по набитому песком мешку.

- Как хочешь, - сказал Штопанный, устраиваясь перед печкой поудобнее. - Подгребай, братва, раскумаримся!

В вагончике находилось еще несколько человек - такие же отставные гимнасты, многоборцы, биатлонисты и прочее, "залетевшие" в колонию после неудавшихся попыток разбогатеть на рэкете.

Отойдя в угол, где был подвешен мешок, Таганцев разделся до пояса и принял бойцовскую стойку. Глухо зазвучали удары.

Через небольшое мутное стекло в окне вагончика можно было наблюдать за тем, как обезумевшие от усталости, холода и голода мужики копошатся в карьере, чуть ли не зубами вгрызаясь в вечную мерзлоту. На тачках везли породу к грузовому фуникулеру, а там уже ссыпали в самосвалы.

Конвойным на вышках тоже приходилось не сладко - ледяной ветер и едкая пыль не щадили никого. Но такая уж она судьба "вертухайская": "легавому" место в будке, то есть на вышке.

Беда пришла, как говорится, откуда не ждали.

Хлипкая дверь вагончика неожиданно распахнулась и внутрь, как стадо бешеных носорогов, с криками ворвались спецназовцы. Как они подобрались незамеченными, для всех оставалось загадкой. Сема Точило не отрываясь смотрел в окно, чтоб не нагрянул кто ненароком - так нет же, сподобились.

- Всем на пол!

- Лежать, мрази!

- Руки за головы!

Резиновая дубинка, скажу по секрету, игрушка не для детей дошкольного возраста и почки не железные. Потому и стонала братва, и скулила, и орала, и просила не бить, корчась на грязном полу вагончика и прекрасно понимая, что никого их мольбы и крики не интересуют.

Спустя три минуты, избитых в хлам пацанов за волосы волокли к крытому брезентом грузовику. За каждым тянулась широкая полоса крови, перемешанной с грязью.

Мужики, приостановив работу, наблюдали за этой картиной со стороны. Кто с сочувствием, кто со страхом в глазах. Но преобладающее большинство составляли те, кто не скрывал своего злорадства:

- Получили, понтярщики! Дармоеды!

- И поделом! Хватит на мужицких шеях сидеть!

- Борзота бандитская! Кровососы!

Отчасти, наверное, правы были эти придавленные судьбой бедолаги. Каждый из них вынужден был вкалывать за себя, за дрыхнущего в бараке "законника" и за братка из бандитов. Иначе можно было и "пайки" вечерней лишиться, и право на очередное свидание с женой потерять (это раз в год-то!), и даже загреметь в ШИЗО. А за что?! За то, что блатные и бандюги ставят себя выше других?!

С другой стороны, братва честных работяг и на воле не трогала ("бомбили" только жирующих кооператоров), и в лагере не "доставала", - чего с них взять, кроме анализов. Выбор у каждого свой: не хочешь работать, будь готов отсидеть в штрафном изоляторе, получить по зубам в "пресс-хате", отлежаться в лагерной больничке с множественными переломами и отбитым ливером. А боишься резиновой дубинки контролера - выходи на работу, будь как все.

- Вот и жрите говно свое, сволочи! - доходяга Чумаченко по кличке Чума, получивший срок за то, что по пьяни сбил на своем "запорожце" столетнюю бабку, выругался в сторону братвы, смачно выплюнул последний зуб. - Гы-гы! - хохотнул дебело. Кряхтя, присел на корточки, поднял с земли черно-желтый резец с крупным крючковатым корнем и принялся внимательно рассматривать его со всех сторон, как будто нашел, как минимум, алмаз в двадцать каратов. - Гы-гы! Мужики! Посмотрите! - зашамкал он беззубым ртом, подзывая других горемык, - ха-ха-ха! Здоровый какой! Гы-гы-гы! Ха-ха-ха! - Смех его стал громким, писклявым и истеричным. - Огромный-то какой! - Несчастный Чума безуспешно попытался вставить выпавший зуб обратно в воспаленную кровоточащую десну, но промерзшие пальцы не слушались, резец упал на стылую каменистую почву. А мужичок в голос разрыдался. Из глаз брызнули слезы, потекли по щекам, оставляя на черной от пыли коже светлые полоски.

…Бесчувственных пацанов закинули в кузов грузовика, как мешки с картошкой.

Взревел дизельный двигатель, и машина тронулась в сторону колонии.

Ночь на "зоне" - липкая тварь. Стоит упасть на жесткую казенную койку и прикоснуться щекой к плоской, набитой соломой, подушке, как она сразу же обволакивает тебя теплой кисельной массой, затягивая в кошмарные сновидения, безжалостно терзает душу и тело, не отпуская до самого утра.