Фарт

Но возможен еще один вариант.

До завтра какие-то неизвестные люди решат что-то по-другому, и Гарсия скажет мне, пожалте в вертолет, дорогой Знахарь, мы летим в Акапулько развлекаться и получать удовольствие. Война окончена, всем спасибо.

Но первый вариант более вероятен.

Может быть, взять этого Гарсию в заложники…

Я стал вспоминать все известные мне случаи с заложниками, и во всех этих случаях террористы, а эти ребята иначе не называются, выглядели полными подонками, чего бы они ни требовали – миллиона баксов или свободы для своей поганой республики.

Мне это не подходило, и я сразу же выбросил этот бред из головы.

В общем, дело сильно пахло керосином.

Чертово Распятие я увидел издалека, и меня как ударило – настолько оно напомнило мне Чертов Камень, на который несколько лет назад я забирался со старцем Евстратом.

Форма была другой, но общее впечатление – то же.

Здоровая каменюка, торчавшая в небо метров на сто и не имевшая с распятием ничего общего.

– А почему эта скала называется Чертовым распятием? – спросил я у Кончиты.

Она поправила широкий кожаный ремень с висевшим на нем внушительным тесаком в ножнах и, посмотрев на скалу, к подножию которой мы приближались, ответила:

– Легенда говорит о том, что когда-то в старые времена дьявол, отчаявшись победить Всевышнего, – тут она перекрестилась, – приказал своим помощникам распять себя на этой скале. Она тогда имела вид креста, и он хотел таким образом сравняться с Иисусом. Но Всевышний, узнав про это, послал на землю молнии, и перекладины отвалились. Дьявол чуть не лопнул от злости и вернулся в свою преисподнюю, а скала с тех пор так и называется.

Я задрал голову вверх, прикинул, какого размера был этот каменный крестик и спросил:

– Это что, дьявол такого роста, что ли? Как раз с эту скалу?

– Никто не знает, какого он роста, – отрезала Кончита, – а тот, кто увидит его хоть раз, сам пропадет на веки вечные.

И она быстро перекрестилась, поцеловав ноготь большого пальца.

Я услышал шум воды, и этот звук весьма меня обрадовал. Полчаса ходьбы по солнцепеку наводили на мысли о купании и прочих водных процедурах.

– Это речка, – словно услышав мои мысли, сказала Кончита, – можем искупаться. Кстати, в этом месте никогда не бывает крокодилов. Народ говорит, что они боятся этой скалы, потому что от нее до сих пор пахнет серой.

Я принюхался и действительно почувствовал слабый запах серы.

– А может, это от того, что наш рогатый приятель до сих пор шляется где-нибудь поблизости и все думает о том, как бы ему с Христом сравняться?

– Тьфу! – совершенно как русская деревенская баба при упоминании нечистого, сплюнула Кончита, – не болтай ерунды, а то он услышит нас и заберет к себе.

– Кто – Христос? Я не возражаю, – сказал я.

– Идиот! Не Христос, а тот, другой! И вообще хватит об этом, мы уже пришли. Здесь на эти темы лучше помалкивать. Один болтал языком, а потом пропал на три дня. А когда вернулся, то бесы в нем так и прыгали. Пришлось застрелить.

– Это у него, наверное, от местного вина белая горячка случилась, – авторитетно заявил я, – выпил литров сорок и отъехал.

– Сам ты белая горячка, – буркнула Кончита, опасливо поглядывая на скалу.

В это время деревья расступились, и я увидел удивительно прозрачную речку, дно и берега которой состояли из белого песка. Кончита ловко сбросила с себя одежду и, разбежавшись, бултыхнулась в воду.

Речка была мелкой и неширокой – метров пятнадцать.

Вынырнув на середине, Кончита встала на дно и, откинув мокрые черные волосы назад, развратным голосом позвала меня:

– Ну что ты там стоишь, как истукан? Видишь, твоя малышка ждет тебя!

Вот чего я не люблю, так это когда в отношениях мужчины и женщины, какими бы они ни были, имеются слова типа «малыш», «зайчик», «котик», «рыбка» еще всякая… Бля!

Ладно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, тем более, что сейчас мой мыслительный центр оперативно перемещался из головы, где находится мозг, вниз, где находится нечто совсем другое, во вмешательствах разума не нуждающееся. Я тоже разделся и, с наслаждением шагая по мелкому белому песку, вошел в воду.

Следующие полчаса не отличались особой оригинальностью. Даже наоборот, то, что мы с Кончитой делали с увлечением новичков, было известно на Земле как минимум полтора миллиарда лет.

Ничего нового, но приятно.

Выбравшись наконец из воды, мы рухнули на горячий песок и хорошенько приложились к бутыли, которая благодаря моей предусмотрительности все это время тоже провела в речке.

Вино было прохладным и, чувствуя, как пролитые струйки сбегают по моей голой шее, я закрыл свой единственный глаз и подставил лицо жгучим лучам солнца. В конце концов, я не фотомодель, и если моя мужественная морда будет загорелой и обветренной, я от этого только выиграю.

Некоторое время мы лежали молча, потом Кончита глубоко вздохнула и, издав продолжительный стон непонятного назначения, сказала:

– Ты, наверное, думаешь о том, что скоро наконец сможешь от меня избавиться. Правда?

– Ни в коем случае! – с горячностью ответил я. – В жизни еще не испытывал такого желания никогда не расставаться с женщиной!

– Ты врешь, как и все вы, – со знанием дела сказала Кончита, – но сейчас это не имеет никакого значения. Я не хотела говорить тебе там, в лагере…

– О чем?

– Когда вы с Гарсией уехали, Франсиско Пассос…

– Это еще кто такой? – спросил я, услышав в этом имени что-то знакомое.

– Неважно, – ответила Кончита, и я сразу понял, что с этим Пассосом она тоже кувыркалась, – Франсиско уселся к рации, а я случайно…

– Ага, случайно! – опять встрял я, – как тогда, у водопада, правда?

– Да, совершенно случайно, – возмутилась Кончита, – я честная девушка!

Когда она сказала про честную девушку, я поперхнулся вином и, разбрызгивая красные брызги, закашлялся, как будто вдохнул из паровозной трубы.

Бросив бутыль, я повернулся лицом вниз и долго не мог прийти в себя. Выворачивающий кашель продолжался минут пять, и я подумал, что когда-нибудь одна из моих женщин убьет меня, не пошевелив и пальцем.