Фарт

Услышав дребезг резко распахнувшейся двери, Карапуз обернулся и увидел, что в магазин ворвались четверо вооруженных короткими автоматами парней, чернявость и кудрявость которых будила воспоминания об Острове Свободы и Фиделе Кастро.

Оказавшись в уютной полутьме магазина после яркого солнечного света, кокаиновые солдатики ослепли на несколько секунд, и этого короткого времени вполне хватило на то, чтобы Карапуз, сообразив, что это вооруженный налет, крикнул:

– Пацаны, измена!

Пацаны сориентировались сразу же.

В их руках появились пистолеты, и когда через два удара сердца Сервантес наконец увидел цель и направил ствол «Узи» в сторону открытой двери, около которой столпились теперь уже вооруженные братки, то в тот же миг, как он нажал на спуск, в его голову ударила чугунная гиря, летевшая со скоростью света.

Он даже не успел удивиться.

Все исчезло, а главное – исчез он сам. Его пустое тело упало на пол, а пули, которые он все-таки успел выпустить, испортили комплект хоккейного обмундирования, висевший под самым потолком.

Пуэрториканцы, размахивавшие модными автоматами и воодушевленные лошадиной дозой кокаина, воспринимали происходящее как красивый фильм, в котором они играют главных героев, принимали красивые позы и выкрикивали красивые фразы, поливая при этом пулями все, кроме тех, к кому пришли.

Русские же знали, что никакого кайфа в этой грязной мужской работе нет, и поэтому за несколько секунд угрюмо и по-деловому уложили оставшихся троих нападавших. Акция провалилась, но сеньор Кордова об этом пока еще не знал.

Карапуз подошел к двери, успевшей закрыться до того, как началась стрельба, и осторожно выглянул на улицу. Постояв около приоткрытой двери минуты две, он убедился, что на пустой улице по случаю небывалой жары никого нет, и, похоже, инцидент остался незамеченным.

В это время Барыга, подошедший к трупам, лежавшим в живописных позах, посмотрел на них, громко выругался и сказал:

– Ну, падлы! Все этому Кордове неймется!

Карапуз оглянулся и закрыл дверь.

Задвинув красивую бронзовую щеколду, он опустил жалюзи и подошел к Барыге. Взглянув на покойника, он спросил:

– Ты что, знаешь его?

– А кто ж его не знает, – пожал плечами Барыга, – это ж Сервантес, личность известная. А паханом у них Кордова, здешний авторитет по части кокса. Как раз те самые ребята из противоположных окопов.

– Та-а-ак… – Карапуз почесал затылок, – это значит, войнушка всерьез пошла. И, главное, непонятно, по чью душу они приперлись – по нашу или к Шапире…

Он повернулся к Шапиро, который стоял в полуобморочном состоянии около входа в подсобку и из последних сил держался за косяк.

– Самуил Маркович, подойдите сюда, – сказал Карапуз.

Сэм Шапиро с трудом оторвался от косяка и подошел к нему.

– Вы видели кого-нибудь из них раньше?

Шапиро через силу заставил себя посмотреть на покойников и придушенным голосом ответил:

– Ни боже мой!

– Вы уверены? – с подозрением спросил Карапуз.

– Чтоб я так жил! – возмущенно ответил Шапиро.

В это время один из покойников откинул руку, и Шапиро почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Карапуз поддержал его за левый локоть, а правая рука Шапиро сделала странное движение. Карапуз был готов поклясться, что Шапиро дернулся перекреститься, но потом остановился.

Усмехнувшись, он сказал:

– Да вы не бойтесь, Самуил Маркович, мы все уладим. Вы только скажите мне, может быть, к вам кто-нибудь приходил, денег требовал или там еще что-нибудь в этом роде?

– Что вы, Алексей, никого не было. Ведь все знают, что я поддерживаю отношения с такими уважаемыми и авторитетными людьми… Полгода назад заходили какие-то поцы, так я сказал, что плачу вам, и они сразу ушли и очень извинялись, да вы, наверное, помните, я же вам рассказывал!

– Помню, помню, – ответил Карапуз, – ну что, пацаны…

Он повернулся к браткам, которые спокойно стояли в сторонке.

– Надо бы этому Кордове подарочек организовать, – сказал он, – слышь, Барыга, а где он живет, не знаешь?

– Как же не знаю, – Барыга убрал пистолет под мышку, – обязательно знаю.

– Хорошо, – Карапуз посмотрел на Шапиро, – Самуил Маркович, у вас есть черный ход?

– А как же!

Такой вопрос прямо-таки обидел Сэма Шапиро. Как это так, чтобы у уважающего себя человека – и не было черного хода!

– К нему на машине можно подъехать?

– Элементарно.

– А там… Ну, в общем, кто-нибудь может увидеть, что вы там делаете?

– Ха! Никто еще не видел, что Самуил Шапиро делает у своего черного хода.

– Зеер гут.

Карапуз повернулся к Пинцету и сказал:

– Там стоит их джип, подгони его к черному ходу.

Пинцет кивнул и вышел на улицу.

Сеньор Кордова сидел на крыльце и маленькими глоточками пил «Кьянти».

Хрустальная, сделанная на заказ бутылка «Кьянти Руффино» сберегалась от нестерпимой жары в серебряном ведерке со льдом, бережно укрытая влажной полотняной салфеткой. Сеньор Альфонсо в глубине души всем прочим винам предпочитал домашнее вино из выращенного на склонах Анд винограда, густое, плохо очищенное, с терпким вкусом и едва ощутимым ароматом кофе. Никто, кроме самого Альфонсо Кордовы, кофейного привкуса не ощущал, да его, может, и не было, только Кордова помнил, как растет этот виноград – узкими полосками-клиньями между бескрайними кофейными плантациями департамента Рисаральда, помнил и оттого в каждом глотке чувствовал аромат молодого кофейного зерна, обожженного горячим колумбийским солнцем.

Сам сеньор Гарсия, приезжая в Лос-Анджелес, пьет его вино и вспоминает далекое детство, но говорит, вы, сеньор Кордова, не последний человек в нашем бизнесе, и не дело, если такой человек, как вы, пьет домашнее вино, словно колумбийский крестьянин или креол-поденщик.

Поэтому Альфонсо Кордова пьет терпкое домашнее вино только в кругу семьи, запивая им «франго а касадора» – любимое блюдо охотников и пастухов, остро приправленное мясо цыпленка, предварительно вымоченное в том же домашнем красном вине…

Двое других уважаемых донов качались в плетеных креслах и слушали, как он неторопливо рассказывает историю своего славного семейства. Они слышали ее по крайней мере раз сорок, но уважение к крестному отцу, каковым для них являлся Кордова, не позволяло прервать докладчика, и они, кивая в нужных местах, пускали в небо дым дорогих сигар.