Маньяк

Оперу слушал расслабленно, полуприкрыв глаза и откинув массивную седую голову. Ни дать, ни взять — старомосковский барин, эстет, завсегдатай Религиозно-философского общества. Охранники, держа под прицелом выход из ложи и зорко оглядывая зал, умудрялись еще и коситься на сцену — вдруг шефу взбредет в голову снизойти, перекинуться парой слов о мастерстве постановщика.

Театральный разъезд в Большом всегда неспешный. Никто никуда не торопится, знатоки сбиваются в кучки, вполголоса делясь впечатлениями. К этому собранию солидных людей как-то и не клеится словечко «толпа». Однако и здесь телохранителям приходилось смотреть в оба — опасность может возникнуть в любой обстановке. Павла Петровича вели деликатно, отработанными движениями чуть-чуть раздвигая плотную людскую массу. Безопасность дороже респектабельности и уж подавно — отрешенного от всего земного искусства. Тем более, что не такое уж оно и отрешенное. Походы в Большой, как и прочие подобные «мероприятия», приносили хозяину пользу, как и все, с чем ему приходилось соприкасаться. Здесь происходили встречи с людьми, до которых обычному человеку не дотянуться, но дух и тон этих встреч показывал, что не они уделяют Павлу Петровичу высокое внимание, а наоборот — сам ПэПэ благосклонно дает им аудиенцию. Очевидно, посещение дачи для них не было возможным по причинам особого свойства — бдительная национальная безопасность могла контролировать подступы к ней, и скандала тогда не миновать. Заметной фигурой был Павел Петрович. Но когда человек на виду — и подозрений меньше. Мало ли кто в театре подходит к знакомому переброситься словечком-другим? Ну а подслушивающая аппаратура в ложе — это для дилетантов. Серьезные люди не с пустыми руками в театр ходят. Не в два счета, но все «жучки» ребята найдут, а есть нужда — и обезвредят.

Вот так, розовым столичным дядюшкой, и шагал после спектакля Павел Петрович к «фольксвагену». Другими глазами посмотреть — кровожадный ящер в сопровождении хищников помельче, но не менее лютых, возвращается в логово. Внезапно произошла заминка. Тот, кто шел первым, обнаружил, что водитель машины неподвижен. Безжизненно откинутое лицо смотрит в потолок кабины. Небольшое, с трехкопеечную монету, пятно крови на белой рубашке в области сердца однозначно свидетельствовало, что парню уже не заговорить. Первый телохранитель лишь на мгновение остановил на трупе взгляд в момент, когда распахивал дверцу «пассата». Не спасла и тренированная реакция. Он вздрогнул, рванулся было в сторону, но — опоздал.

Оттолкнув второго охранника, ведомый волчьим инстинктом, метнулся прочь Павел Петрович. Из кабины полыхнуло огнем, багровый вихрь, склубившись, расшвырял людские тела вперемежку с рваными кусками листового металла.

Один из охранников скончался на месте, другой — через два часа в Ожоговом центре. Повреждения, полученные Павлом Петровичем, выразились в том, что полы его пальто из мягкой шотландской шерсти оказались забрызганными жидкой грязью. Однако Павел Петрович сохранял спокойствие. Некогда было праздновать труса. Что бы ни делала блатная жизнь с человеком, но разлениться мозгам она не позволяла. Скорость в принятии решений — это жизнь. Небрежно отряхнув пальто, уже через мгновение он лавировал между машинами на стоянке с видом любопытного зеваки. В поднявшейся суматохе уследить за всем было невозможно, но уходить следовало с осторожностью. Милиция еще только подтягивалась к месту происшествия, приступая к выявлению очевидцев, которые, пренебрегая гражданским долгом, норовили ускользнуть на неповрежденных автомобилях.

Возраст — возрастом, но навыки у Павла Петровича сохранились вполне. В прежние годы ему было не привыкать уходить от «хвостов» под огнем. Однако со взрывчаткой он столкнулся впервые. Колени слегка подрагивали, но сил было еще достаточно. Очень хотелось надеяться, что ускользнул незамеченным, как говорится, «ушел вглухую». Кто-то так стремился избавиться от всесильного босса мафии, что наплевал на то, что могли погибнуть десятки людей.

Сейчас он втирался, ввинчивался в толпу пассажиров вечернего метро — и этот навык не утрачен — следя, однако, чтобы и не сближаться вплотную с кем попало. Знал по опыту, что нет ничего легче, чем ткнуть из-под руки ножом в печень того, к кому якобы безразлично стоишь спиной. При этом главное — не удаляться от выхода и отваливать сразу, как только дверь начнет закрываться. Свидетелей в таких случаях не остается.

Многоопытный Павел Петрович вылавливал в толпе лица, хоть мало-мальски походящие на лица профессионалов. В том, что ловушку приготовил не дилетант, сомнений не было. Причем из тех, кто вертится рядом, чужого водитель и близко бы не подпустил. О самых близких и думать не хотелось, однако приходилось. Павел Петрович словно ощущал за спиной дыхание чьей-то холодной ненависти.

Проехав несколько остановок, он сошел на одной из кольцевых станций. Как и ожидал Павел Петрович, пара рослых милиционеров у эскалатора наблюдали за течением людской лавы. Рядом на стене — несколько таксофонов, судя по всему, совершенно исправных. Набрав номер, заговорил коротко и отрывисто, иногда кивая, как бы в тон самому себе. Там не ждали звонка, но не прошло и четверти часа, как прибыли охрана и транспорт.

Никаких иных приключений на долю Павла Петровича в этот вечер не выпало. Столичные коллеги выразили соболезнование по поводу происков неведомого негодяя. Однако предложение помочь в поисках Павел Петрович деликатно отклонил. Место авторитета, принимающего помощь, — на заслуженном отдыхе, то бишь на погосте. В искренность коллег хотелось верить, но опыт твердил, что верить нельзя никому и ни в чем.

На дачу Павла Петровича доставили, как хрупкую драгоценность, сдав с рук на руки его персональным телохранителям, занявшим место выбывших. Не теряя ни минуты, босс, едва ступив за порог кабинета, занялся проверкой всех звеньев. Работа предстояла серьезная, жизненно важная, и вести ее следовало лично.

— Павел Петрович, к вам Георгий.

Жест босса охранник истолковал верно. Отступил на шаг, пропуская ближайшего помощника, лицо которого пылало от обиды и ярости.

— Павел Петрович, что происходит? Вы мне не верите, меня обыскивают, как последнюю суку! Хорошо, я не в обиде, но вы еще увидите, кто вам на деле предан. Сам этих гадов выловлю и глотки порву!

— Спасибо, Георгий, уважил старика. Успокойся, не стоит. Верю я в твою верность, и верю, что ствол с собой ты таскаешь не по мою душу. А только ты все-таки не ходи ко мне со стволом. Не стоит. А ну, как ошибусь, пойму тебя неправильно?..

— Ну Павел Петрович! — Георгий развел руками, улыбнулся. — Я думал, только кодекс запрещает ношение!..

— Ты никак, Георгий, шутишь? Не то время. Потом пошутим. Нет, тебе я верю, и общине твоей тоже. Да и какой резон тебе меня убирать? Сам должен понимать. И вообще, власть не так берут — под корень приходится рубить, если что. А тебе пока не по силам прибрать меня, всех моих друзей и дольщиков.

— Да вы что говорите, Павел Петрович! Как и подумать могли такое? Да я кровь по капле отдам... Кто у вас вернее меня? Чей хлеб я ем?

— Все понимаешь... Тебе за меня держаться крепко нужно. Я всегда на благоразумие рассчитывал больше, чем на благодарность. Так что, давай вместе думать будем, где врага искать. Информация сейчас — на вес золота. Везде, по капле, по словечку. Только это и спасет. Нет такого врага, с которым нам не справиться, кроме, разве что, родного государства. Но тем не до нас. С этим проще — если что серьезное затеется, друзья из уголовки стукнут. Но и сейчас стоит их поспрошать, а ну как к ним что-нибудь просочилось? Но спрашивать надо так, чтобы не раскрываться. В этом наша защита. Действовать будем без суеты, скрытно, но наверняка.

Валерий Чуб превратил подписку о невыезде в домашний арест совершенно добровольно. Он и раньше не пользовался у дворовых ребят популярностью, а после того, что произошло, шансы его нарваться на крепкий кулак многократно увеличились.