Летучие зарницы

- Ваня, Ваня!

Он не отзывался. Откуда-то появился Серега. Вместе с санинструктором он перевязывал Федотова. Я помогал им укладывать нашего наводчика на носилки. Они ушли с ним, припадая к земле. Я кинулся к орудию. Поливанов тут же приказал развернуть пушку, я встал к прицелу. Еще там, на холме, я более или менее усвоил с помощью Вани Федотова и Поливанова обязанности наводчика. Еще там меня как магнитом тянуло к прицелу. Мечта моя исполнилась, но какой ценой! И почему они знали, что это понадобится так скоро? Я думал об этом, а перекрестие прицела, словно само по себе, уже ползло по борту немецкого танка. Огонь! Мгновенная досада, неловкость, я растерялся. Промах! И снова перекрестье ищет тело танка, я сам переношусь туда, где вражеские машины огрызаются, пытаясь подавить батареи. Удар. Я уже привык к грохоту. Что-то случилось с тем танком, на броню которого я как бы наклеил крест. А Поливанов заорал на ухо: "Давай дальше так же!.." Пушка снова грохнула, и еще, еще, и там, кажется, вспыхнул еще один танк, но это была скорее всего работа второго орудия.

И тогда мы поняли, что дело сделано. Танки откатывались назад, они ползли вдоль шоссе к редкому лесу за дорогой, напротив наших старых позиций. И тот снаряд, который Пчелкин дослал в казенник, Поливанов решил сберечь.

* * *

Капитан был серьезен, озабочен; я думаю, он постоянно решал какую-то трудную, тягостную задачу.

Постепенно у меня раскрывались глаза: наши потери в боях были небольшими, и мы в самых трудных положениях могли поддержать огнем соседей и сами получить поддержку. Капитан воспитывал из нас настоящих артиллеристов. Иногда он сам проводил занятия с расчетами. Жаль, что время на эти занятия выкраивать не всегда удавалось.

Я уже знаю, как точны в бою распоряжения капитана. Он умеет угадывать действия противника. И тот особый язык, непонятный для непосвященных, но хорошо знакомый артиллеристам, открывает мне недалекое будущее. Мы нейтрализуем опорный пункт противника у Зеленой дачи, совершаем огневой налет на немецкую батарею на Среднем холме, препятствуем контратаке со стороны Высокого леса.

...Может быть, уже тогда Глеб Николаевич чувствовал необходимость рассказать о том, своем... Почему он выбрал меня? Не знаю. Возможно, потому, что у меня проверенная память и он когда-то, в партизанском отряде, уже говорил со мной об этом. Но сам разговор состоялся позже. Ровным голосом он передавал мне свой опыт или, лучше сказать, итог размышлений.

Капитан познакомил меня с журналом "Военный вестник", о котором я раньше, до него, и не слышал. Он возил с собой в планшете по бесконечным фронтовым дорогам довоенные еще вырезки из этого журнала, и я знал, что он читает их и перечитывает, словно примеряя мысли далекого сорокового к нынешним будням.

- Прочти, поразмышляй! Может, когда-нибудь пригодится. Ты ведь теперь человек военный. - С этими словами он протянул мне однажды перевод немецкой статьи о танках.

В словах его я не уловил и тени иронии. Само это выражение "военный человек" все чаще казалось мне синонимом другого, распространенного в мирное еще время выражения "молодой человек".

Вспомнился Ваня Федотов. Он лишь на год старше меня, и потому биография его оказалась такой простой и короткой. Родом он из деревни Купринки Смоленской области. Окончив семилетку, поступил в ленинградскую школу фабрично-заводского обучения, готовился стать слесарем. В сорок первом вместе со школой был эвакуирован на Урал. Работал на машиностроительном заводе. Отсюда призван в сорок втором в армию. И вот его уже нет с нами. И он не вернется. Иван Федотов умер от ран по дороге в госпиталь.

- Прочти! - повторил капитан, словно угадывая мои мысли и пытаясь напомнить, что слово "смерть" для войны не подходит, а есть другие слова "долг", "честь", "подвиг", которые он считал словами вполне военными.

Статью о танках написал немецкий генерал, написал еще в сороковом году, наверное, по следам событий во Франции и Польше.

"Конница вновь приобрела свое прежнее значение как в бою, так и в преследовании противника, - писал генерал, - с той лишь разницей, что кони теперь заменены моторами. Еще в начале тридцатых годов утверждали, что у этой стальной конницы героическая будущность, так как танки будут выполнять те же задачи, что и конница в эпоху наполеоновских войн. Но сверх того танковые войска с прежним кавалерийским духом сочетают новые возможности, о которых во времена Наполеона можно было только мечтать. Отдельные же бронетанковые отряды - это своего рода подвижная артиллерия, которая может вести преследование противника".

- Любопытно, - сказал я, обратившись к капитану.

- Не столько любопытно, сколько полезно! - возразил капитан, сверкнув белками глаз. - Мы же артиллеристы, это мы боремся с танками! И будем бороться с ними еще год, два, столько, сколько надо для победы. Ясно?

- Да. Немцы делали ставку на танки.

- На танковые клинья и армии. Дороги - горло войны. Не нужна каждая пядь земли в обмен на войска. Нужна армия. Ты не слышал про Дюнкерк? Я расскажу тебе, что там произошло. Немецкие танки сделали бросок через Арденны и отрезали пути отхода во Францию армии союзников. Десятки дивизий оказались в окружении. А ведь танков у союзников, англичан и французов, было больше, чем у немцев. Оказывается, танки танкам рознь. Если они собраны в бронированный кулак, они подвижны и способны окружать противостоящие войска в считанные дни или даже часы. У них большая скорость. Но если танки поддерживают пехоту, если они растворены в ней, как это было у союзников под Дюнкерком, то у них нет уже преимущества в скорости. Они ползут рядом с пехотой, они лишь усиливают войска, но у них нет главного - маневра, скорости... Стальная кавалерия - вот что такое танковые корпуса и армии. Но это намного сильнее кавалерии... это страшная штука. Она и опрокинула союзников под Дюнкерком. Их дивизии вышли навстречу немецкой армии, пересекли линию Мажино и вошли в Бельгию. И самое интересное вот в чем: они бросились навстречу немцам и потому именно потерпели поражение. Понимаешь?

- Нет, пока нет...

- Ну-ка, дай клочок бумаги... Вот, смотри: они перешли границу, оставили за своей спиной укрепления, а немецкие танки с юга, сбоку, прошли за их спиной на север, к Булони и Кале, и отрезали их от укреплений, от резервов, от Франции. Понимаешь?

- Теперь понимаю. Но что они могли поделать?

- Не наступать. Держаться за укрепления. Обеспечить танковые подвижные резервы, чтобы быстро маневрировать вдоль линии фронта. Но это должны были быть только танковые соединения, союзники всего этого не понимали. Даже после тридцать девятого года.

- Сейчас об этом легко говорить!

- Об этом - нелегко, Валя!

Разговор этот состоялся на привале, через два дня после очередного боя. Дивизион получил приказ совершить марш на другой участок фронта. Лил дождь, над землей нависали низкие облака. Капитан не стал дожидаться ночи. Непогода была нам на руку: это помогало оставаться не замеченными противником. Мы выкатили орудия из укрытий, перебрались через балку с разлившимся ручьем. Продирались сквозь кустарник до того места, где можно было впрячь лошадей.

На подводах, бестарках, как их называли наши ездовые - туляки, не хватало места, ящики несли на себе. Мы промокли до нитки, обмундирование пропиталось жидкой грязью, и на привалах мы нередко валились от усталости прямо на глянцево блестевшую мокрую траву, на пашню, на обочину. Костры разводить капитан запретил. Отдышавшись, мы сооружали навесы из жердей, кусков брезента, ладили плащ-палатки. Дожди шли двое суток.

Добравшись до места, мы наконец обсохли, отдохнули, оборудовали огневые позиции и укрытия для боеприпасов. Эти двое суток под дождем стали далеким воспоминанием, только много позже я вернулся мыслью к подробностям этого нашего марша и смог правильно оценить сделанное. Но и сквозь завесу времени видел я прежде всего капитана, слышал его голос, слова, обращенные к нам, и понимал, что стойкость его была непоколебимой.