Черная вдова

— Неужели ему не хватало на жизнь? — удивилась Лена.

— Островский так и писал: я только и делаю, что или работаю для театра, или обдумываю сюжет вперёд, в постоянном страхе остаться к сезону без новых пьес, то есть без куска хлеба с огромной семьёй. Вот так, мать…

«Боже мой, — с нежностью подумала Лена, — какая у Глеба светлая голова. Все помнит».

Он молча вёл «Ладу», внимательно следя за скользкой дорогой. Лене хотелось слышать его голос, и она спросила:

— Откуда твой папа знает Копыловых?

— Тысячу лет знакомы. Вместе начинали работать в Ольховском районе. После войны. Дядя Гоша служил обыкновенным постовым милиционером.

— Стоял на перекрёстке и регулировал движение на дороге?

— Да, Фери, — усмехнулся Глеб. — Ты у меня эрудит. Спутать регулировщика из ОРУДа и постового…

— Не все же такие умные, как ты, — обиделась Лена.

— Не фырчи, — миролюбиво сказал муж. — Понимаешь, постовой милиционер отвечает за порядок на каком-нибудь участке города. Например, на нашей улице. Чтоб на ней было все спокойно.

— Понятно, — кивнула Лена. — А кем в Ольховке работал твой папа?

— О, отец был на три головы выше Копылова! Зампред райисполкома! Потом дядя Гоша ездил учиться, вернулся уже в Средневолжск. И отца повысили, перевели в облисполком. Так они и шли оба вверх. — Глеб усмехнулся. — Да, история развивается по спирали. Отец снова работает в Ольховке. Так сказать, на круги своя…

— Вернётся, вернётся ещё в Средневолжск, — успокоила мужа Лена. — Такой квартирой не бросаются.

Когда Семена Матвеевича, её свёкра, направили в Ольховский район, в городе осталась за ним квартира. Четырехкомнатная, в самом центре, на проспекте Свободы. В этом же доме проживали и Копыловы. Глеб был прописан на площади отца и иногда заезжал туда, чтобы проверить, все ли спокойно и на месте.

— Да, думаю, что старикан долго в Ольховке не задержится, — сказал Глеб, сворачивая к их девятиэтажке.

Он обогнул дом, подъехал к гаражу. Заперев машину, они поднялись к себе.

— Мать, я страшно голоден! — признался Глеб, целуя жену в губы.

Лену обдало сладостной волной: муж давно не был так ласков.

— Глебушка, милый, что тебе приготовить? — спросила Лена, схватив его руку и прижимая её к своей груди. — Табака пожарить? Или лангет? Можно отбить и в кляре.

— Действуй, мать, а я полезу в ванну.

Лена пошла в спальню. Она слышала, как Глеб включил в большой комнате телевизор, затем в ванной комнате послышался шум воды.

Она сняла праздничное платье, повесила в шкаф, накинула на себя прозрачный пеньюар, подаренный мужем ко дню рождения, присела на пуфик у трельяжа и посмотрелась в зеркало. Глаза у неё были счастливые и оттого глупые. Лена подумала, что в них слишком уж видно желание.

«Ну и пусть!» — улыбнулась она, уже предвкушая всем своим горячим, нетерпеливым телом сладостные безумные минуты.

Лена выдвинула ящичек, где хранила украшения, сняла серебряный витой браслет, серебряные серёжки с бирюзой и такой же кулон, сложила все это в коробочку из-под французских духов, потом открыла длинный футляр из старинной тиснёной кожи с потускневшей от времени монограммой — витиевато переплетёнными заглавными буквами «Л» и «Г», — чтобы положить туда перстень, и обомлела.

Футляр был пуст.

— Странно, — пробормотала Лена, машинально шаря в ящичке.

Затем она стала проверять другие коробочки с такой же монограммой.

Они тоже были пусты.

— Глеб! — закричала Лена. — Глеб!

Но муж, вероятно, не слышал.

Она бросилась в ванную. Глеб уже разделся до трусов, пробуя рукой пенящуюся от шампуня воду.

— Ничего не понимаю… — испуганно сказала Лена.

— Ты о чем? — повернулся к ней муж.

— Драгоценности! Ну, бабушки Лики! Их нет!

— Брось, — недоверчиво посмотрел на неё Глеб.

— Сам пойди посмотри.

Глеб торопливо вытер полотенцем пену с рук и двинулся вслед за женой в спальню.

Лена в какой-то нервной лихорадке вынимала из трельяжного ящика свои украшения — клипсы, серёжки, браслеты, кольца, нитки жемчуга, броши. Все это было в основном недорогое, для разных нарядов. Подарки самого Глеба, его и её родителей. Но драгоценности, что хранились в футлярах с монограммой, исчезли. Кроме перстня, который Лена надевала на концерт.

— Видишь, нет! — истерично крикнула она, демонстрируя пустые коробки.

— Нету!

— Успокойся, Фери! — проговорил Глеб. Он побледнел, на лбу резко обозначились две продольные морщины. — Может, ты сунула куда-нибудь? Вспомни!

— Что я, чокнутая, да? Перед отъездом на концерт видела! Понимаешь, тут все лежало, на месте!

Швырнув пустые футляры на трельяж, она прижала кулаки к глазам и тонко заголосила.

— Фери, Фери… — растерялся Глеб. Он обнял жену за плечи, но она оттолкнула его, плюхнулась на постель и заплакала навзрыд.

— Что… скажу… папе? — сквозь слезы выдавила она из себя. — Прокутили, да?

У Глеба на скулах заходили желваки. Он зябко поёжился, переступая с ноги на ногу.

— Ну, делай же что-нибудь! — взвизгнула Лена. — Чего стоишь? Конечно, это не твоё!

— Заткнись! — вдруг заорал Глеб.

Лена от неожиданности замолчала и со страхом посмотрела на мужа.

— Прости… — пробормотал он. — Прости, Фери… Я понимаю… Но нельзя же так убиваться. — И стал гладить её по голове.

Лена схватила его руку, прижала к губам.

— И ты извини, — тихо прошептала она. — Я вела себя отвратительно. Дурочка, это точно. Но… Это ведь не какая-нибудь бижутерия! Сам знаешь — бриллианты, платина, золото. Отец с ума сойдёт!

Глеб распахнул шкаф.

— Ты что? — удивилась Лена.

— Нас обворовали! Понимаешь, здесь кто-то был! — зловеще-спокойно сказал он.

И только теперь до неё дошёл жуткий смысл происшедшего. Лена встала и принялась вместе с мужем осматривать вещи.

Его и её кожаные пальто висели на месте. Мохеровая шаль и свитер — тоже. Нетронутыми остались и многочисленные платья Лены, коробки с туфлями, костюмы Глеба, его кожаный пиджак и ни разу не надёванные мужские немецкие сапоги «саламандра».

— Тут все вроде цело, — мрачно констатировал Глеб. — А в комнате?

— Глеб, вода! — вспомнила Лена.

Со словами «ах, черт!» он побежал в ванную. И вовремя. Пенная шапка уже вываливалась из ванны. Глеб закрыл краны и вернулся к жене.

— Оденься, — сказала она. — Простудишься.

Он натянул на себя спортивный костюм «адидас», и оба супруга пошли ревизовать большую комнату.

Первым делом занялись стенкой. Лена дотошно пересчитывала хрустальные вазы, фужеры, наборы с богемскими рюмками и бокалами. Затем осмотрела ледериновые коробки с серебряными столовыми приборами.

Все было на месте. Как и прочие дорогие и недорогие безделушки: фарфоровые статуэтки, настольные зажигалки, паркер с золотым пером, китайское блюдо семнадцатого века, севрский сервиз.

Радиоаппаратура — а она стоила очень дорого, все японского производства: «сони» и «джи-ви-си» — не заинтересовала вора.

— Смотри, и дублёнка моя здесь, — показал на вешалку в прихожей Глеб.

— Наверное, фасон не понравился, — мрачно сострил он.

— Ты ещё шутишь, — вздохнула Лена.

— Что же теперь — вешаться? — усмехнулся муж. — Но как они вошли? — Он осмотрел входную дверь, замки. — Вроде все цело.

— Что гадать, — сказала Лена и, неожиданно для себя, решительно произнесла: — Вот что, Глеб, звони-ка Игнату Прохоровичу! Срочно!

— Погоди, — отмахнулся он.

— Так время!.. Понимаешь? Время дорого! Воры успеют скрыться!

— Не волнуйся, — осклабился Глеб, — уже скрылись.

— Ну, знаешь! — возмутилась Лена.

— Ради бога! Пожалуйста! — Глеб направился в комнату, снова начиная злиться. — Сейчас примчится куча милиционеров, начнутся вопросы, допросы. — Он снял, трубку. — Только я хотел бы знать, как к этому отнесётся Антон Викентьевич?

— А как? — удивлённо спросила Лена. — Я думаю, папа поступил бы именно так.

— Ты уверена? — Глеб, играя трубкой, внимательно смотрел на жену.