Страница 2 из 15
-- А не было ничего... - созналась Анка. - Я его и так, и сяк, а он мне: "Анна Семеновна, марксизьм, говорит, не допущает, чтобы пролетарка так, говорит, приперла пролетария. Для этого, говорит, и кровати имеются, и всякие сподручные средствы..."
-- А вот допустим, что я не в полюбовной, а в политической смысле спросю ? - вмешался Петька, которому без сапога стоять было вмеру холодно.
-- А в политисьской смысле он меня как лбом об стенку, - сказала Анка. - Я ему говорю: "товарищ Фурманов, могет такое быть, чтобы Луна на Землю с громыханиями всякими гикнулась ?". А он мне: "Марксизьм, говорит, Анна Семеновна, таких супротиворечиев не дозволяет, потому что гвоздики, которыми Луна на небо забита, говорит, весьма даже марксистские люди делали, и по совести, говорит, а не так, как вы мне утром жареный картомфель со стами граммами выдали."
-- Ну, Петька, скажи мне про наше с тобой впечатление относительно такого скверного типа ? потребовал Василий Иванович.
-- Расстрелять его хорошо бы, - признался Петька, у которого к Фурманову были свои, Отелловские, претензии.
-- Стрелять - это мы завсегда готовы, но только как нам енто дело отобосновать и чтоб он потом никуда на нас, на меня то есть, не жаловалси ? А ?
-- Надобно, Василь Иваныч, крепко подумать, - сказал Петька и постарался незаметно удалиться. С крепкими раздумьями у Петьки всегда было плохо.
Светало. На небе подозрительного контрреволюционно-голубого цвета шпионски появилось непролетарское желтое солнце. Молодой петух, увидев на заборе курицу, постарался завладеть ею, и, получив по морде от другого петуха, дико закукарекал. Петька, мирно балдеющий на крыше дровяного сарая, встрепенулся и съехал в канаву.
"Мать вашу... Дня вам мало", - подумал Петька, забираясь обратно на крышу и поправляя выползшую из штанов рубаху.
По улице, щелкая шпорами, прошел Фурманов, волоча за собой ржавую шашку. Из дома с разъезжающейся соломенной крышей, размахивая в виде утренней гимнастики руками, вышел начдив и заорал некую песню сомнительного нереволюционного содержания. Фурманов сначала попятился, а затем расправил молодецкие плечи и подошел ближе.
-- Здоров, начдив ! - сказал он, вытирая шашку об сапог.
-- Во-во, - сказал начдив, кончая размахивать руками и доставая из сапога недокуренный бычок. - Здоров, Дмитрий Андреич. Никак, пришел просвертительную деятельность проводить ?
-- Ну да, - сказал Фурманов лениво. - Именно просвертительную.
-- Ну, давай, - сказал начдив, раскуривая намокший бычок.
Фурманов откашлялся и сказал:
-- Во всех краях света коммунисты, Василь Иваныч, борются с мировой буржуазией...
-- Борются, - согласился Чапаев.
-- Ну вот. Наша, пролетарская, задача состоит в том, чтобы ухлопать как можно более буржуев и ихних способников. Во.
-- Ухлопать, - согласился начдив миролюбиво.
-- А вот когда мы их, родимых, всех перехлопаем, вот тады и будет светлое такое будущее. А ?
-- Светлое, - сказал начдив, гася развонявшийся не на шутку бычок. - Ну вот чего, Дмитрий Андреич, - сказал он, слегка прищурившись. Мы с Петькой тебя порешить надумали...
-- Чего ? - удивился политрук.
-- Чего-чего... вывести, понимаешь, в поле... и того...
-- Что ж такого плохого я тебе сделал,
Василь Иваныч ? - удивился Фурманов.
-- Уж больно ты заумные речи нашим бабам треплешь, подлюка... Так ведь и заикой баба стать может...
-- Какая такая баба ? Анка, что ли ?
-- Допущаю, что Анка, - сказал Чапаев.
-- Так я ж что ? Я ж ничего... Пошутить нельзя с дурой...
-- Ну вот, - подхватил начдив. - И оскорбляешь настояшчих пролетариев различными буржуйскими грубиянствами... Во... Ну ладно. Побегай пока, а там решим... Порешить мы тебя, винтилигента проклятого, завсегда готовые... Хе-хе...
Начдив сплюнул, и, оставив политрука в некотором замешательстве и недоумении, кликнул Петьку и велел ему запрячь каурую кобылу в тачанку.
-- Ну, покажем ща мировой буржуазии... сказал Чапаев, накидывая свою бурку.
Петька, выведя на двор тачанку, запряженную тощей кобылой, недоуменно посмотрел на начдива и покрутил пальцем около лба. Начдив нахмурился, и вместо участия в показывании мировой буржуазии Петька был направлен на кухню, к Анке, чистить картошку.
Следующим актом пьесы было некоторое замешательство в рядах перепуганного противника, увидевшего следующую сцену:
В кособокой тачанке сидел усатый человек в бурке, одной рукой правил лошадью, а в другой держал саблю, коей и махал, выкрикивая некие лозунги.
Когда враги опомнились, они заметили, что усатый человек в тачанке подъехал вплотную к их собственному штабу, но, очевидно, опомнившись, развернулся и помчался обратно.
Анка и Петька, обнявшись, стояли около кастрюль, в которых что-то булькало и клокотало. За развешенной на веревке простыней, нервничая, стоял политрук и искоса поглядывал на Петьку.
-- Ах, - с чувством сказала Анка, бросая в кастрюлю очищенную морковку.
-- Ах, - повторил Петька, запуская в кастрюлю руку и извлекая морковку обратно.
Влюбленные потупили взор и, довольные, искося посмотрели друг на друга. Фурманов занервничал, укусил сам себя за палец и отхлестал по щекам, лоснящимся от свиснутой утром пухлой курицы.
Внезапно со стороны поля послышался четкий свист пуль. Мимо удивленного Фурманова промчался начдив в тачанке, размахивая саблей и левой ногой и крича:
-- Ну а вот теперь мы их до полной победы Мировой Революции !
Тачанка съехала в канаву и так и осталась стоять. Начдив там же, в канаве, увлажнил землю, выругался и вылез на поверхность.
Отчего то на его усах были отчетливые следы не то варенья, не то губной помады.
Глава вторая
Вечером Петька договорился с Анкой кое о чем, и бодрым шагом помчался на речку мыть ноги. Анка удобно расположилась на сеновале и стала его ждать.
Петька отчего-то не появлялся и Анке стало это надоедать. Внезапно проходящий мимо сеновала Фурманов услышал внутри его похотливое вздыхание. Веками выработавшийся инстинкт мужчины проснулся в политруке, и ему страшно чего-то захотелось. Он стал смутно догадываться, чего же ему хочется.
Он облизнулся и открыл дверь. Скрип несмазанной дверцы сарая несколько охладил его, но тут из глубины сена послышался голос, как показалось Фурманову, очень даже соблазнительный: