Страница 134 из 140
Впереди, на глыбе Гром-камня, высился Медный Всадник.
— Это, Лантхильда, Петр Великий. Царь. Кђниг. Кинг. Поняла?
Лантхильда не ответила. Обошла Петра кругом. С другой стороны памятника озябшая свадьба с визгливым хохотом распивала шампанское. Толстощекая невеста кричала, что шампанское непременно надо допить. Свидетельница, переминаясь в туфельках на снегу, стоически целовалась со свидетелем. В машине грелся водила. Жених откровенно завидовал ему.
Лантхильда мельком глянула на свадьбу и устремила внимание на статую. Сигизмунду показалось, что еще немного — и она заглянет лошади в зубы. Больно деловито смотрела.
Но она обернулась к Сигизмунду.
— Петер?
— Ну, да. Петр.
— Форагангья?
— Лантхильда, избавь. Не знаю. Царь это. Петр Великий.
— Сар?
Она подняла голову. Петр, увенчанный лавром, величаво простирал над ней длань. Неожиданно Лантхильда поклонилась.
Свадьба бурно отреагировала смехом и аплодисментами. Потом все наперебой стали кланяться.
Лантхильда недоуменно посмотрела на это буйство.
— Идем. — Сигизмунд взял ее за руку и увел. Она еще несколько раз обернулась. Невеста помахала ей.
— Желаю счастья! — крикнула она.
— И вам того же! — отозвался Сигизмунд.
Они засмеялись. Громко хлопнула еще одна бутылка шампанского.
Сигизмунд и Лантхильда шли по заснеженному скверу, где летом цветут розы. Сегодня Сигизмунд особенно остро чувствовал великолепие имперского города. Этот город надменно не переносит обыденности. Но Боже мой, как охотно, как сильно участвует он в любой страсти — неважно, какой: влюблен ли ты, испытываешь ли ты ненависть, или же тебя захлестывают мысли… Все равно что, только бы не серость. Серости здесь и без тебя довольно. Серости и тумана. Пока идешь, глядя себе под ноги, — пустота площадей, скука классицизма, обыденность дворцов.
На углу Большой Морской и Невского остановились напротив магазина. Оставив Лантхильду в машине (предварительно вытащив ключ зажигания — на всякий случай), Сигизмунд забежал купить свинины, чеснока, картошки и хлеба. Решил побаловать Лантхильду фирменным блюдом Натальи — свинина со шкварками с тушеной картошкой. Пальчики оближешь.
Лантхильда встретила его давно и тщательно обдуманным вопросом.
— Сар — кто?
— Кинг.
Недоуменное молчание. Потом:
— Кто? Сар — кто?
— Кинг же, кинг. Кениг. Император. Рекс.
— Рикс, — повторила она. Медленно кивнула. — Петер-рикс. Много.
— Не «много», а «Великий». Микила.
— Оо! — сказала Лантхильда. — Петер микила рикс. Да. Йаа…
Сигизмунд бросил покупки на заднее сиденье и завел машину.
— Петербург, — сказал он. — Знаешь, почему?
— Петер-борг. Йаа.
— Умница.
Чуть-чуть помолчав, «умница» спросила:
— Петер-борг хвор?
— Как это хвор? А где мы, по-твоему, едем?
Она поглядела на него.
— Петер-борг хвор? Сигисмундс, Петер
—борг хвор ист?
— Ну, ты даешь! — Он напрягся и выдал: — Лантхильд ист ин Петерборг.
Она задумалась.
— Ик им ин Петер-борг?
— Йаа, — обрадованно подтвердил Сигизмунд.
Сигизмунд придерживался расхожего мнения о том, что хорошо приготовить мясо может только мужчина. Впрочем, этого мнения он придерживался только под настроение. Во всех остальных случаях раньше готовила, естественно, Наталья.
Сегодня Сигизмунд решил попытаться воспроизвести одно из фирменных натальиных блюд.
Он усадил Лантхильду в кухне и велел смотреть и учиться. Кобель тоже набивался в ученики. Маячил поблизости в ожидании, не упадет ли что-нибудь со стола.
Чтобы Лантхильда не просто смотрела, а участвовала в процессе, поручил ей чистить картошку. Сам промыл мясо и разложил на доске.
— Учись, пока я жив, — приговаривал он, отделяя беловато-розоватое сало от куска мяса. — Смотри, как это делается. Нарезаешь тонкими ломтиками и в латку, в латку…
Сало зашипело. Немного угарный сытный дух повалил из горячей латки.
Лантхильда вдруг бросила нож и картофелину в таз. Вскочила. Упавшая табуретка прижала хвост кобелю, тот взрыкнул и уполз.
— Ты чего? — спросил Сигизмунд.
Лантхильда как-то странно булькнула и выскочила из кухни. Сигизмунд, чувствуя неладное, выбежал за ней и успел подхватить ее в конце коридора. Она пыталась оттолкнуть его. Ее сотрясало.
— Ты че… — начал Сигизмунд.
И тут ее начало рвать.
— Ну чего ты, чего ты… — бодрил ее Сигизмунд. — Все ништяк. Хорош харчи-то метать.
— А-а… — стонала девка.
— Ну все, все. Пойдем, умоемся.
— Сигис…
— Все, все…
Он потащил ее в ванну. Стал умывать. Она оттолкнула его, умылась сама. Всхлипывала. Двигаясь как автомат полезла за тряпкой.
— Иди ляг. Я сам.
Она вцепилась в тряпку, молча мотала головой.
— Да иди! — Он разжал ее пальцы. — Иди ложись. Еще голова закружится.
Он бросил тряпку, взял Лантхильду за плечи, повел в «светелку». Она шла, спотыкаясь. Похныкивала. Съела что-то не то. Интересно, что?
Шкварки стали пригорать.
— Так. Ложись. Я сейчас.
Он уложил ее на тахту, пошел выключил под латкой газ. Сходил за тряпкой, подтер. Тщательно вымыл руки.
Заглянул к Лантхильде. Та лежала спокойно, но при виде него встрепенулась.
— Сигисмундс…
— Ну как? Успокоилась? Полегчало? Сейчас тебе чаю сделаю.
— Коофе… — сказала она.
— Вот хитрая. Значит, не умираешь. Нет, подруга, кофе потом. В таких случаях дают чай.
Потом он сидел рядом на тахте, а она пила чай и поглядывала — виновато, благодарно и в то же время с легкой иронией. Такой взгляд был Сигизмунду хорошо знаком. Любая блеванувшая женщина будет глядеть именно так.
Шкварки сгорели. Свинину Сигизмунд пожарил, картошку отварил. Лантхильда к мясу не притронулась. Только поздно вечером съела круто посоленную картофелину.
Интересно, чем бы она могла так травануться? Скорее всего, вчера — пельменями. Какие-то они, в самом деле, сомнительные были.
К ночи Лантхильда поднялась. Вдруг возобновила угасшую было привычку вести пространные беседы по озо. На этот раз разговаривала долго, выразительно, даже всплакнула.
Сигизмунд чувствовал себя неловко всякий раз, когда она вот так начинала разговаривать. И за нее неловко — что она так абсурдно себя ведет. И за себя — что в этом абсурде участвует. Старался уходить из комнаты.