Страница 126 из 140
Сигизмунд взял мешок с грязными газетами, упиханный Лантхильдой, и вынес на помойку. Заодно кобель получил удовольствие — пробежался с громким лаем и спугнул стаю ворон.
Когда они вернулись домой, Лантхильда успела везде расставить тазы и тазики. Она занималась уборкой, следуя какой-то своей, таинственной, системе, в которой Сигизмунд не чаял разобраться. В одних тазиках была беловатая мутная вода, в других грязноватая. К каждому тазику полагалась для полоскания своя тряпочка. Причем Лантхильда не давала эти тряпочки выбрасывать — она их сушила и хранила до следующей уборки. Таких уборок уже было две, но те были локальными и почти незаметными. Сегодня же девка развернулась вовсю.
Сигизмунд вымыл руки и начал все-таки собираться в офис. В это время в дверь позвонили.
Федор.
— Ты что пришел? — спросил Сигизмунд. — Случилось что?
— Да нет. Мимо шел. Вы же сказали, что сегодня дома будете… Не хотел по телефону.
— Проходи.
Федор ловко увернулся от молотка и ножниц. Проник в квартиру. Огляделся. Оценил количество тазов в коридоре.
— Побелку сегодня делали, — пояснил Сигизмунд.
— Да уж вижу.
Федор расшнуровал свои сложные шнурки, то и дело отвлекаясь на отпихивание любопытной морды кобеля. Прошествовал на кухню.
Сел. Настороженно посмотрел на Сигизмунда.
— А эта что… до сих пор у вас живет?
— Да.
— А что эти ее не заберут?
— Они мне ее вроде как подарили.
Федор диковато посмотрел на Сигизмунда, но от оценок, как всегда, воздержался. Приступил к делу.
— Было так, — начал он.
— Чаю будешь?
— Да. Приехал по адресу. Коммуналка — в страшном сне приснится. Гигантская. Этот, который купил, — видел я его. Бандит. Серьезный человек… Продешевили мы, конечно. Там работы… До революции — хоромы были! Там в одном месте еще лепнина сохранилась. И посреди одной комнаты колонна стоит. Деревянная такая, витая, разрисованная в разные цвета. Потемнело все уже, конечно… Перед самой революцией там профессор какой-то жил. Вроде как в «Собачьем сердце», такой же. Потом его, естественно, уплотнили. Комиссара вселили. В общем, сейчас там — представляете? — опять профессор живет. С женой и дочкой. В маленькой комнатушке, где прежде кухарку держали. Потом старуха там живет, дочка этого комиссара. Совсем из ума выжила. Старухи сейчас вообще… А че с них взять? Это раньше было — как старуха, так смолянка какая-нибудь, царя видела… А эти-то бабки — они же все пионерки-комсомолки, комиссарские дочки, без Бога выросли… Чего от них ждать? Заметили, Сигизмунд Борисыч? Злющие все такие, неряшливые какие-то… Без света стареют, к земле клонятся, темнеют… В общем, старуха эта клопов развела видимо-невидимо. И тараканы, само собой. У нее все стенки в картинках. Из «Огонька» — еще старого, из «Работницы»… Самое клопиное дело. И корки всякие. Тараканам раздолье. Она в комнате ела, жильцам не доверяла, все у себя прятала… Жуть! Эх, надо заглотнуть!
С этими словами Федор влил в себя добрый глоток чаю.
— Две комнаты занимала сорокалетняя алкоголичка. Водила к себе все каких-то мужиков с рынка, черных этих… Самых таких люмпенов, каких у себя в роду, явись они в горы, сразу зарежут за подлость нрава… Вот с ними… Блохи, чесотка, весь набор говна-пирогов… Как там профессор жил — ума не приложу. Этот бандит ему квартиру купил. Небольшую, но в центре. Хоть на старости лет поживет по-человечески. Что он, зря такого ума набирался?
— Слушай, Федор, откуда ты все это знаешь?
— А я с одним жильцом разговорился. Они последние уезжали. Мужик мне водочки поставил, чтоб не одному выпить… Давай, говорит, напоследок, чтоб больше так не жилось… Врагу, говорит, не пожелаю… И здоровья Захар Матвеичу — ну, бандюге этому… Ты, говорит, Федь, не представляешь, как мы тут жили… Дети болели. От старухи да от бляди то чесотку подхватят, то вшей… Нас из детского садика два раза выгоняли. А ты думаешь, мы детей зачем в садик отдавали? Думаешь, мы работали? Накрылся наш завод медным тазом, дома сидели. А детей пристроили — чтоб хоть дети с голоду не померли. Тогда за детский сад еще небольшая плата была, крутились. Два пятьдесят садик стоил. А у кого двое — те половину платили. Я слесарь шестого разряда — это мужик говорит — а знаешь, на что мы жили? Это он мне говорит, а сам чуть не плачет. Я, говорит, денег одолжу, кур накуплю, жена потушит и вечером у метро продает… Однажды старуха-комиссарша куру скоммуниздила — не знаю, как не убил старую суку… Проворовали, блядь, страну просрали… Представляете, говорит, а сам ревет уже настоящими слезами! Президента, говорит, бы ебалом да в эту конуру! Чтоб посмотрел, как народ живет!.. Ой, блин, Сигизмунд Борисович, как я сам с этим мужиком там не разревелся… Уж, казалось, навидался говна, ан нет!.. И тут этот заходит, Захар Матвеич, бандюган. Ну, по морде видно, что бандит. А этот мужик, слесарь, вскочил, едва ему руки не целует, выплясывает… Водки ему льет. Тот пить не стал, как не заметил. Все, говорит, у вас готово? Где-то на Дыбенко он им квартиру купил. Хоть Правобережье, хоть панельник, а все ж своя…
Сигизмунд видел, что Федора просто распирают впечатления.
Тут в дверь позвонили.
— Блин, кого еще несет?..
Принесло маляршу. Ту, что помоложе.
— Кисть забыли, — пояснила она, улыбаясь.
Прошла в комнату, наследив на чисто вымытом полу. Лантхильда зашипела. Они обменялись парой реплик, после чего дружно засмеялись. Затем малярша удалилась, успев кокетливо стрельнуть глазом на Федора.
Федор слегка приосанился. И хотя уже никакой малярши больше не было, продолжал говорить, сидя в академической позе — с развернутыми плечами, с гордо вскинутой головой.
— Ну, как искал я эту квартиру — усрешься… Указано было: квартира сорок семь. — Федор похлопал себя по ладони, как бы указывая на лежавшую в руке бумажку с адресом. — Подхожу. Дом, улица — те! Вхожу в подъезд. Квартиры один, двести два, пятнадцать и восемь — это на первом этаже. Семь, четыре, двести три и девятнадцать — на втором. Третий этаж — одна квартира — сто. Там коридорная система и начинаются квартиры сто один, сто два и так далее, до ста пятнадцати. Хорошо. Вхожу во второй подъезд…