Страница 20 из 136
Он обнаружил взломщика возле самого выхода. Там стоял, втираясь в стену рядом с толстой балкой, рыжий мальчишка – Робин, сын вдовы. Он очень серьезно вылупился на Хелота своими ярко-синими глазами.
– Ну, – обвиняющим тоном произнес Хелот, – чем ты тут чавкал, урод?
Сын вдовы одарил его взмахом пушистых ресниц.
– Совершенно распустился, – продолжал Хелот, – не здороваешься со старшими, не отвечаешь на их вопросы...
Поскольку Робин-второй упорно молчал, Хелот схватил его, прижал к стене и для пробы провел пальцем вдоль торчащих ребер мальчишки. Результат пытки превзошел все ожидания. Рыжий побагровел и фыркнул прямо Хелоту в лицо похищенными из чугунка бобами, которые не успел проглотить.
– Так бы и выдрал паршивца, – сказал Хелот, обтираясь.
– Я сирота, – поведал хромоножка, – калека, – он скривился жалобно, – и жертва произвола...
– Зря тебя не повесили тогда в Ноттингаме, – сказал Хелот. – То-то бы я повеселился! И покоя было бы больше. А теперь слушай. Я прощаю тебе все твои безобразия, прошлые и грядущие, если ты принесешь мне коньяка или что-нибудь в этом роде.
Синие глаза заморгали.
– И побольше, – угрожающим тоном добавил Хелот. Рыжий даже вспотел. – Где я тебе в лесу найду коньяк?
– Ищите и обрящете, – процитировал Хелот в подражание святому Сульпицию, после чего величественно удалился в логово. Мальчик шмыгнул за дверь и с топотом умчался.
В логове ничего не изменилось. Алькасар метался по кровати и заунывно бредил. Хелота разбирала тоска. Почему-то представилось, как он, раненый или больной, умирает в чужом краю и ни одна живая душа не понимает, о чем это он шепчет в свой последний час на не известном никому языке.
Затем Хелота посетила хорошая мысль: дабы сарацин не свалился с кровати, его нужно привязать. Он снял со стены моток веревки (два месяца назад украденной с казенной виселицы) и совершил этот бесчеловечный поступок. После чего уселся рядом и стал переживать. Не очень-то было ему приятно возиться с умирающим, который не был даже пленным вражеским воином. «Впрочем, – подумал Хелот – человек от природы не злой и справедливый, – вряд ли я сам был симпатичнее, когда валялся у святого Сульпиция. Небось и потом разило, и слюни текли...» Словом, Хелот боролся с собой.
Шустрый сынишка вдовы вернулся на удивление быстро. С ним явились Локсли и отец Тук, причем оба последних горланили нетрезвыми голосами. По осеннему лесу, раскалывая хрустальную тишину, разносилось:
– Это, значит, пока мы в поте своего лица кормим доблестного Гарсерана и слушаем весь тот бред, который он несет с перепугу.
– Он, видите ли, засел в своей берлоге! Интеллигент!
– Ему, значит, выпить захотелось! – На коньячок его, значит, потянуло! На графский!
– А сам даже бобов поганых для боевых товарищей жалеет! – петушиным голосом вставил сын вдовы.
– Молчи, отрок! – громыхнул отец Тук. («Быстро же набрался», подумал Хелот с досадой.) – Хелот, сын мой, неужели ты будешь спиваться под землей? Один? Подумай о спасении души и обратись в истинную веру!
Хелот выбрался наружу. Эти двое стояли по обе стороны от пузатого бочонка с гербами и свой дуэт исполняли слаженно, как два полухория в античной трагедии.
– Горе, горе грешным нам! – выразительно декламировал отец Тук, закатывая глаза и сотрясаясь брюхом. – Среди нас завелся эгоист, жалкий пьяница, горе-аристократ, скрывавший свои пороки до той поры, пока не прокатился слушок о графском коньячке...
– Да заткнись ты, – сердито проговорил Хелот. – Коньяк мне нужен сугубо для важного дела.
Все трое дружно взревели.
Хелот решил не обращать на них внимания и потащил коньяк в Нору. Скорбно качая головой, Тук взгромоздился на массивный пень возле малинника и раскрытым ртом стал ловить на ветках последние ягоды, раскисшие от дождей. К великому неудовольствию Хелота, Локсли пошел в Нору за ним следом.
– Что у тебя случилось, Хелот? – спросил лесной разбойник. – Ничего.
Однако Локсли неотвратимо трезвел прямо на глазах, и отделаться от него не было никакой возможности. Но признаваться, для чего потребовался коньяк, Хелоту очень не хотелось. Кто знает, может быть, своим поступком он оскорбил патриотические чувства англичанина.
– Гарсерана, говоришь, встретили? – спросил Хелот. – И где он теперь?
– Хорошо покушал его светлость и теперь оплачивает обед.
– Скажи, Робин, с ним были какие-нибудь рабы или пленники?
– Ни одного, – ответил Робин. – А почему ты спросил об этом? – Из любопытства.
– Ткани вез, благовония, драгоценные камни. Золотые монеты. Словом, как обычно.
– Слушай, Робин, а зачем лесным стрелкам благовония?
Робин засмеялся:
– Что-то ты темнишь сегодня, Хелот! Я всегда знал, что ты себе на уме. Говори лучше прямо, что там у тебя стряслось.
Хелот вздохнул:
– Пойдем, покажу.
Он осторожно поднял бычью шкуру, закрывающую вход в логово, намотал на палку и в свернутом виде положил на два крюка, специально прибитых над притолокой. Вдвоем они подошли к сарацину. Хелот встал рядом с больным, волком посмотрел на Робина и сказал скороговоркой:
– Конечно, я поступаю отвратительно, поскольку это вонючий сарацин и беглый раб, но он у меня в доме, и сначала ты убьешь меня, а потом уже. – Тут он окончательно почувствовал себя дураком и замолчал. Локсли осторожно потрогал лоб сарацина, посмотрел десны, потом послушал сердце.
– Он не ранен? – спросил Робин. – Вроде, у него не оспа.
– Нет, это какая-то горячка. Он говорил мне, что умирает, и, по-моему, не так уж далек от истины.
Совместными усилиями лесные стрелки натерли умирающего коньяком, и бедняга заблагоухал. Остатки коньяка оставили для внутреннего употребления. Прошло около получаса. Хелот и Робин сидели рядышком, потягивая коньяк, и вдыхали коньячные пары, которыми исходил больной. Отец Тук наверху по-прежнему сосредоточенно ел малину, а юный Робин сбежал поглазеть на сокровища ощипанного Гарсерана.
Хелот спросил заплетающимся языком:
– Скажи, Робин, почему сэр Гарсеран ездит по этой дороге?
– Во-первых, – ответствовал Локсли, – другой дороги нет. А во-вторых, на другой дороге другие разбойники, куда более кровожадные, чем мы. И свирепые... свирепые-то жуть!