Сказочный Ключ

Не торопясь, он вновь спустился к равнинам, к шуму и трудам, и в ходе этого он сделал всевозможные открытия, с каждым шагом, как если бы било ключом только это.

12 января 1997 Вивекананда

Мир не таков, как мы о нем думаем и видим сейчас

Наши жизни - более глубокая мистерия чем мы можем себе вообразсить

Шри Ауробиндо Savitri

Несколько улыбок напоследок

16

Легкий человек

Его тело томилось и скрежетало под всеми "железными" звеньями этого скелета, этой старой штуковины, которую он таскал за собой в течение веков, но он упорствовал, как старая Дикая Птица, которая продвигалась и продвигалась через столько видов и неудач... удачных, поскольку он знал, что каждый шаг этого Несчастья подготавливал, в конце концов, КРИК, медленно, скрытно накапливал Силу, подводил к Часу выброса или окончательного Броска в Реальность этой земли и этого человека, задыхающегося и лишенного своей улыбки. Это было тяжело, шло со скрипом, и внезапно Бигарно увидел, что эта старая штуковина расшатывается - но почему! И это было так, как если бы само тело, эти миллионы маленьких улыбающихся вещей, спрашивали себя: почему? Это дыхание было таким легким и таким текучим, и в то же время таким сокрушающим - почему?... Тогда все эти маленькие улыбки как бы собирались в одну большую Улыбку, солнечную и легкую, собирались как бы в дрожание, как в шквал на первозданном Море, которое никогда не знало грозы, и... Бигарно начал скользить, буквально скользить по этой старой почве, как ласточка, как чайка, слегка касающаяся серебристой пены, один миг... Смотри-ка! Он сказал "смотри-ка", и бум! хлоп! он снова упал на две свои свинцовые лапы со всевозможными маленькими скрежетаниями в киле. "А! но... что все это значит?" Он присел на скалу и стал обдумывать эти странные вещи - одним махом он их "рассмотрел", и все стало значительным, но и тяжелым, массивным и неустранимым, как сама смерть. Тогда он сразу же вернулся к старой голове упрямого Бигарно: "Меня называют Бигарно, но меня это не волнует". Так говорил он на старой бретонской пристани прошлых лет. Бигарно всегда любил "понимать", даже Жана-Идиота, и он много чего понимал - он хотел прикоснуться ко всему. "Ну, конечно! это не логично!", - сказал он, сидя на своей скале. Затем, было еще это биение крыльев... Это странно, как если бы ветер был всегда его другом, бриз, который струился повсюду с запахом песчаных равнин и соли. И он посмотрел еще раз. "Но что же отягощает? что колотится там, внизу, и снова падаешь...?" "Есть только одна Материя", - говорила Мать Нежности, - "материя человека, птицы или вулкана". И были все эти маленькие материи, закосневшие повсюду, по всей земле, право же, и они были на своем вулкане, конечно же! они были полностью в их "чуде навыворот", ничего в этом не понимая, и это выгоняло наружу всех зверьков потерянных веков, гиен, змеев, монстров, исчезнувших и снова вернувшихся, которые жили в своих пещерах, что раньше было мило и элегантно, но теперь вовсе не было милым. Это было божественное вторжение. Все выходило наружу под толчками этой лавы, которая хотела пробить эту Ложь, раз и навсегда, чтобы больше никогда не возобновились все эти маленькие подрумяненные притворства, которые подстерегали там, под этим думающем панцирем. Надо было вылезти из всего этого старого Болота, которое отталкивало также лотосы и миленькие цветы. Они полностью были в большой Трясине, которая возмущалась и выпускала свои когти, губительные и ядовитые - вся Смерть дико билась, чтобы навсегда отстоять свое Царство. Но с этим было покончено! Последний сокрушительный удар там внутри, и великий Обман был навсегда проломлен, стало возможным наконец-то зажить так, как надо - в Чуде, на "лицевой" стороне вещей. И это толкло и толкло, сокрушало старую раковину Бигарно, как и остальное... как надо. Это был прорыв Чуда. Последний сокрушительный удар Великой Матери, и тогда... и тогда! Но он прыгал от радости, этот Бигарно, он скакал в невероятном, грандиозном земном Облегчении, и их вычисленная Тяжесть улетучивалась во взрыве смеха, какого никогда не было в мире, это был другой мир, легкий человек! Насколько это тяготило, настолько оно могло приподнять! Это была просто тяжесть их собственного панциря. И внезапно появилась такая Улыбка в теле Бигарно, что оно снова начал скользить и скользить, как ласточка на старом каменистом пути, это было как упоение, это была игра жизни, великая невероятная игра со всевозможными метаморфозами в проветренной плоти, которая дышала как в первый раз в мире, как взрыв смеха на старом Море, всегда изменчивом, которое уходило в бесконечность. Затем хорошо знакомый Голос окутал его запахом жимолости, и Она просто сказала: "это будет потом". И он снова упал на землю, на две свои свинцовые ноги. "Теперь за работу". И толкущее сокрушение возобновило свою старую работу в этой ступке по имени Бигарно. Но теперь Бигарно знал, потому что все его тело знало это: когда-нибудь, может быть, скоро, может быть, завтра, не важно, в какую секунду, эта Ступка будет пробита до дна, и две вселенные соединятся в одной Настоящей Материи, которая засмеется всеми своими солнечными атомами. И тогда ты сможешь - и все смогут зажить своим настоящим Божественным Чудом. Тем, что ЕСТЬ.

17

Легкое время

Он долго оставался на этом каменистом пути. Суматоха равнин уже дошла до него, как и колокольный звон церквей. Старая память также донесла до него этот старый путь людей, его путь... Пара коршунов кружила в кристальном воздухе, преследуя друг друга и сходясь в пронзительном крике, а затем выходила на другую кривую, легкую кривую, чтобы соединиться вновь с тем же самым криком любви - было ли это всегда? А он, где был он? Он чувствовал большую усталость в своем теле, сокрушаемом там, на каменистом пути, в этом старом теле стольких дорог, стольких кругов, и он знал и не знал, он столько пережил, и это было как одно мгновение, и эта Память тоже давила тяжестью, это было обильно, и в этом было намешено столько печалей, которые тоже выписывали круги в легком воздухе, чтобы снова замкнуться и снова найти тот самый крик любви или я уж не знаю, какую надежду - было ли это всегда? Какой, стало быть, была эта тяжесть или эта печаль, или все же любовь, которая выписывала эти длинные круги, чтобы всегда снова находить себя?... На мгновение он закрыл глаза, и все смолкло; это было как там наверху, со Старцем. Он пил эту снежную секунду. Он струился там, о! как в вечной вечности. Все было недвижимо, но как ничто не недвижимо на этой кружащейся земле, это как скала вечности, но вечности такой нежной, такой сладкой, как два лебединых крыла, которые снова закрылись на старой печали мира; и была скала молчания, но как ничто не молчаливо в этом мире, даже не как спящая птица - это Молчание, которое уходило большими снежными озерами, большими крыльями Нежности без конца, без того, чтобы что-либо шелохнулось, без того, чтобы что-то где то закрылось, без того, чтобы что-то напомнило о себе оттуда или отсюда; это было везде, это было как два великих крыла вечного лебедя, которые охватывали все, которые стирали все печали и крики и возвращали их на их вечное Место, в их вечную Сладость. Там это было всегда-всегда, на большой перине снега и любви. Он выпил эту снежную секунду. И затем он открыл глаза; коршуны очерчивали свои легкие круги в кристальном воздухе и соединялись все в том же остром крике, а он... он, кто? Он вышел из долгих веков одной снежной секунды, вышел совершенно свежим, совершенно новым, как если бы он родился в это мгновение, и глаза его были погружены в ту далекую безмерность, а весь каменистый путь был окутан спокойной сладостью, о! такой спокойной, как если бы никогда не было ничего, кроме этой спокойной Сладости с большими глазами, которые пронзали Века. Затем глаза маленького скитальца стали моргать, мигать, и это было другое изумление! какого никогда не было с тех пор, как он плыл под слабым ветром к Бель-Илю, туда, к самому прекрасному острову из всех островов мира, тогда как слабый плеск мягко раздавался из-под форштевня - "Но это всегда там!", - воскликнул наш юнга. "Мне надо только на секунду закрыть глаза, и это там! Это там везде, под всеми волнами, под всеми ливнями, под всеми препятствиями на пути и всеми ветрами..." Он не вернулся к прежнему, это сегодняшний Бигарно. Где была его усталость? ломота в костях, когда надо было распрямить спину, и снова в путь? Все было совершенно юным, совершенно свежим и проветренным - больше не было возраста, больше не было "столько-то лет", больше не было износа! в любую секунду пути это было там, только что родившимся, неистощимым. Это было побежденное Время! Так что он мог жить так, как хотел, как ласточка, которая скользила по пути, ничего не касаясь, и которую ничто не могло затронуть. Это был океан времени, который катился, не будучи никогда раскачиваемым, разве что только самим собой, не будучи никогда разбиваемым, разве что только для того, чтобы выбросить свою легкую пену, и который исчезал в собственной дали на старом Море, всегда изменчивом, всегда одинаковом; а где усталость, где износ бесконечности? Это было легкое Время. Они завели огромные башенные часы, чтобы отсчитывать Смерть, но смерть больше не отмерялась; это большой Прекрасный Лебедь уносил с собой своего вечного ребенка, это было безмерное ДА во всем. И Старец без имени улыбнулся там наверху, а маленькая трясогузка унесла с собой свою капельку воды с криком, для которого есть жажда - а кто хочет? кто хочет легкого Времени?