Страница 30 из 80
- Мы с Володей недавно поспорили. Он говорит: ему все ясно.
- Ага! Вот видишь, значит, есть такой человек. Что же ты меня спрашиваешь?
- Товарищ комиссар!..
- Слушай, Тима, а не пора ли тебе называть меня как-нибудь иначе, не товарищем комиссаром? Хотя бы у меня в доме. Неужели оттуда, издалека, ты и свое первое письмо начнешь: "Товарищ комиссар!"?
- Не буду... Спасибо, Алексей Платоныч!
Тимофей готовился к отъезду в Москву. Надолго, а может, навсегда, расставался с Васениным.
Мечта комиссара полка завершить поход на Тихом океане, а затем снять шинель и заняться гражданскими науками не сбылась. Его вызвали в Реввоенсовет республики, сказали: "Да, конечно, желание ваше можно понять. Но вы уже столько лет служите в войсках! У вас накопился огромный опыт политработника. Зачем вам менять профессию? Не такая сейчас пора. Необходимо, чтобы вы остались в армии".
Утром он прочел приказ, подписанный начальником Политуправления РККА о переаттестации и о назначении А.П.Васенина комиссаром Тихоокеанской дивизии. Посидел, зажав ладонями голову. "Встать, комиссар! - негромко сказал он себе. - Повторить приказание!"
И вот настал день, когда Тимофей и Сворень уезжали от своего комиссара. Собственно, это было его рук дело. Васенин подумал: ребята окончили дивизионную школу, нужно дать им хорошую путевку в жизнь, помочь поступить не в краткосрочную, а в нормальную, с полным курсом обучения военную школу. А там пусть действуют самостоятельно. В конце концов шинель совсем неплохая одежда. В Реввоенсовете республики правы: армию укреплять нужно, такая сейчас пора. Полагается направлять в военные школы в своих же военных округах. Но, черт возьми, такой ли уж большой грех, если друзья из Политуправления, да и Анталов, поспособствуют Дальнему Востоку получить два места в Московском военном округе для красноармейцев, один из которых был дважды ранен, другой награжден орденом Красного Знамени. Пусть ребята посмотрят столицу!
И вот Тимофей расставался с Васениным.
Теперь, сидя за чайным столом, они больше молчали. Васенин, взглянув в окно, спросил:
- Зайдет ли Володя Сворень?
Тимофей промолчал. Он боялся выдать себя, свою тоску, свою любовь к комиссару. Ему было жаль уезжать, оставлять одиноким близкого человека. Конечно, вокруг Васенина, как всегда, будут тысячи людей, но дома-то он все-таки одинок. Войдя в эту комнату, подолгу будет стоять у порога, не сразу снимет фуражку, не сразу распахнет створки окна. Очень трудно будет и ему, Тимофею. Кто знает, как она сложится, новая жизнь? А к кому вот так доверительно придешь, с кем так запросто посоветуешься?
- Наверно, не заглянет больше Володя, - сказал Васенин, и в голосе комиссара Тимофею почудились обида и горечь. - Ну, да, впрочем, мы с ним уже распрощались. Кстати, он тоже решил мою память проверить. Спросил, помню ли я давний разговор на станции Худоеланской. Дескать, обещался я тогда у Тихого океана про "полную суть коммунизма" ему рассказать. И не рассказал, дескать. Понимаешь, Тима, не запомнился мне тот разговор. Но я ответил ему: "Вот закончишь военную школу, тогда поговорим, тогда ты и сам мне расскажешь". А он засмеялся - и, знаешь, как-то... неладно засмеялся.
Васенин помолчал, побарабанил пальцами по столу.
- Провожать вас на вокзал я не приду, завтра у меня командирские занятия.
Тимофей знал, что командирские занятия начинаются в девять, на два часа позже отправления поезда, и угадывал, почему не хочет прийти на вокзал Васенин.
И снова они замолчали.
- Слушай, Тима, а у тебя ведь усы начинают расти! Еще вчера их и не было.
- Ну какие это усы, товарищ комиссар? - Тимофей потрогал верхнюю губу. - И сейчас ничего нет.
- Растут, растут, - сказал Васенин торопливо. - Да-а... Жизнь себе идет полным ходом. - Он взял книгу, которую принес Тимофей, подержал, как бы взвешивая, в руке. - Жизнь идет... Так сказать, диалектика природы в действии.
- А что такое жизнь? - с ударением спросил Тимофей. - Помните, обещали: потом, потом...
- Ну? Опять проверка моей памяти?
- Вы ведь так ни разу серьезно мне и не ответили. Только всегда обещали: потом, потом...
- А-а! Что ж, могу. Теперь я даже обязан ответить совершенно серьезно. Когда еще снова задашь ты мне этот свой надоедный вопрос? Жизнь - это неразгаданное чудо природы, пользоваться которым выпало счастье и человеку, - сказал Васенин, глядя в сторону, в окно, за которым шатались на ветру тонкие макушки молодых тополей.
- У Энгельса написано: "Жизнь есть способ существования белковых тел..."
Васенин быстро повернулся к Тимофею, бросил книгу на стол.
- Тима, не хотелось бы мне, чтобы ты читал Энгельса или, к примеру, Маркса, Ленина так, как прочитал сейчас.
- Да нет, Алексей Платоныч, совершенно точно. - Тимофей даже слегка растерялся. - Хотите, я сейчас вам это место найду.
- Не надо, Тима, не надо. Жизнь действительно есть способ существования белковых тел. И точнее определить невозможно. Но разве одна эта формула исчерпает всю глубину и многообразие жизни? Я боюсь формул, когда ими начинают разговаривать очень молодые люди. Ты знаешь химическую формулу воды?
- Знаю: аш два о.
- И это все, что можно сказать о воде? Часто ли, думая о воде, ты мысленно произносишь эту формулу?
- Да я же, Алексей Платоныч...
- Понимаю, понимаю. И все-таки, Тима... Не сделай сердце свое только органом кровообращения. Знаешь, меня что-то кольнуло в самой твоей интонации. Торжествующей, победительной. Будто тебе и на самом деле вдруг стало известно, что же такое жизнь. Бойся в суждениях своих торопливости! Он откинулся на спинку стула, полуприкрыл глаза, и Тимофей отметил про себя, что у Васенина лицо теперь все изрезано морщинками, словно бы окутано тоненькой сеткой, а этого совсем недавно еще не было. - Ты понимаешь, не знаю даже, что для уяснения истины опаснее: промедлить или поспешить. Промедлишь - придешь к истине позже, потеряешь драгоценное время; поспешишь - может случиться, и вовсе на галопе проскочишь мимо, уйдешь от истины в сторону. Вот я тебе даю разные наставления. А какое у меня на это право? Словно бы я сам ни в чем и не ошибался и всегда приходил к истине точно вовремя. Конечно, нет, но ведь кто-то должен наставлять идущее вслед поколение! Как будет недостойно старших, если их сыновьям придется заново открывать Америку, выдумывать колесо и ломать голову над квадратурой круга. Не говорю уже о поисках вечного двигателя. Или философского камня - предмета многих забот и душевных страданий трагического капитана Рещикова.
- А я ведь как раз о нем и вспомнил, товарищ комиссар, когда вам ради шутки задал свой вопрос, - сказал Тимофей. - Только поэтому и спросил.
- Нет, Тима, шутки у тебя не получилось. Можно сколько угодно осмеивать чертей и ангелов, которых действительно на свете не существует, но изощряться в дешевом остроумии по поводу таких глубочайших понятий, как "жизнь", "вечность", "бесконечность", о которых ты просто еще мало знаешь, вряд ли это присуще подлинному мыслителю.
- Понимаю, Алексей Платоныч...
- И еще. Никогда не криви душой, Тима! Из кривого ствола винтовки в цель не попадешь... А когда ты станешь ученым... - Васенин хлопнул по столу ладонью и засмеялся. - Станешь, станешь! Не век ты будешь носить шинель, хотя сейчас это нужно родине. Да и для тебя полезно - дисциплинирует. Но не век будут терзать человечество жестокие войны. Верю в разум человеческий, верю в силу трудового народа на всем земном шаре, верю в коммунизм! И ты, Тима, совсем еще молодой, дождешься этого... Нет, почему - добиться надо этого! Словом, пока походишь в шинели. А потом непременно станешь и отличным ученым. Понимаю, тебе хочется побыстрее. Так ты совмещай. Поставь себе это второй целью в жизни. И станешь! Ученых, знающих все, повторяю, нет и не может быть. Но есть и будут всегда ученые, знающие очень много. К этому стремись!
Он встал, прошелся по комнате, растирая ладонями виски. Оглядел стену, маленький холщовый коврик, увешанный оружием - личным, наградным и разными техническими диковинками, - отрицательно покачал головой. "Нет, не годится!" Потом пробежал взглядом по этажерке с книгами. Снял одну, подал Тимофею.