Страница 12 из 80
Запорошенные легкой изморозью, сани тоже были пусты. Тимофей обошел вокруг Буланки, борясь с подступившими к горлу слезами. Вспомнилось все. И ночная стрельба в зимовье, разговор в санях с Виктором, и тяжелый путь через тайгу обратно, и возвращение домой...
Молча надвигая ногами снег, он засыпал голову Буланки, чтобы не видеть его оскаленных зубов и глубоких, пустых глазниц.
Рассвет медленно растекался над лесом. Все окрест теперь казалось одинаково белым: небо, земля, осыпанные серебрящимся куржаком ветви и стволы деревьев с растрескавшейся корой. Только изредка чернели под высокими снеговыми наплывами-шапками полусгнившие пеньки.
- Ну, что ж, бывает и так! - сказал Васенин, окидывая еще раз внимательным взглядом лесную поляну. - Жаль! Не придется мне похвастаться перед начпоармом. Рещиков несомненно обладал кладом редчайших книг и манускриптов. Где этот клад теперь? Лежит под снегом на земле или еще куда-то едет, движется на санных полозьях? Обидно будет только, если попал он в огонь. Сжечь книгу-уникум или рукопись - это все равно что начисто уничтожить живой след в истории человеческой культуры. Пошли, друзья мои, обратно. Своего эшелона дожидаться будем в Худоеланской. И не знаю, кому как, а мне чертовски хочется есть.
- Товарищ комиссар, а я тут прихватил немного, - сказал Сворень. Дозвольте из этих головешек костер разложить. Посидим у огня, пожуем.
- Давай! - сказал Васенин.
Сворень с Мешковым принялись ворочать обгорелые бревна, укладывая их в костер. Тимофей сдирал с ближних елок сухой мох на растопку. Топор с собой они не догадались взять.
- Э! Э! - вдруг закричал Сворень. - Вот тебе на! Тут горелые кости! Скелет человеческий!..
Тимофей круто повернулся на голос. Комок зеленоватого мха вывалился у него из руки. Он подошел к пожарищу.
- Теперь я знаю, - запинаясь, проговорил он. - Солдаты подожгли зимовье, чтобы не хоронить... Там двое... Жена капитана Рещикова и дочь его...
Разметали все головешки. Но на полу зимовья, возле каменного остова печи, лежали кости только одного человека, по-видимому, жены капитана.
- В снег, что ли, девчонку зарыли? - предположил Сворень, отряхивая с себя угольную пыль.
- А может... живая осталась... - сказал Тимофей.
Его трясла мелкая дрожь, совсем как тогда, когда он, скосив глаза, увидел кровавую пену на губах девочки. И еще жег стыд, что он не знает точно, осталась или не осталась в живых Людмила.
- Может и это быть, - медленно проговорил Васенин. - Надо поспрашивать в Худоеланской. Все равно нам туда нужно двигаться. Неужели раненую с собой в далекий путь возьмут? Пошли, товарищи. Не станем греться у такого огня.
И толкнул ногой головешки, разваливая сложенный костер.
10
Они зашли в избу, стоявшую на самом краю села. Стены избы были срублены из некантованных сосновых бревен, пожелтевших от времени, такими же потемневшими были и некрашеные наличники. Зато высокая драничная крыша под резным коньком бросалась в глаза своей новизной. Двор с улицы забран в столбы толстым заплотником, но с боков реденько обнесен жердями. Навесы дряхлые, зато амбар светился желточком. Во всем боролись достаток с нехватками, крестьянская прилежность и заботливость со слабосильностью.
Никаких переборок внутри избы не было - вся открыта взгляду. По стенам две деревянных кровати, горбатый сундук, стол, ничем не накрытый, ближе к двери, на березовых колышках, вбитых в бревна, какая-то одежонка. В дальнем углу на одной из кроватей спал или просто лежал, закрыв глаза, круглобородый старик, облепленный сединой, словно тополевым пухом. Возле печи хлопотала худенькая женщина, закутанная в темный самовязаный платок.
Васенин снял шапку, поздоровался, вслед за ним: "Здравствуй, хозяюшка!" - сказали остальные. Хозяйка молча выпрямилась в напряженном ожидании. Комиссар осведомился, как ее зовут.
- Ну, Настасья, по отцу Петровна, - хмуро ответила женщина, - а всех нас ежели, так Флегонтовскими кличут.
Васенин попросил вскипятить чайку.
Беспокойно поглядывая на винтовку, которую Сворень прислонил к стене поблизости от кухонного стола, Настасья принялась наливать воду в самовар, щепать лучину.
- Свои мы, Настасья Петровна, свои, - поспешил сказать Васенин. - Нас вы не бойтесь. Когда отступали здесь белые, вас не обидели?
- "Обидели"? - переспросила женщина, сдвигая с головы на плечи темный платок. - Кабы просто обидели, так это полбеды. Под ноготь забрали все. Корову, телушку! И курей всех порезали. Из амбара даже муку пшеничную до пылинки повыгребли. А мужика моего на двух конях с собой угнали и по сю пору нету! Убили, может.
- Ну, что вы так уж сразу, "убили". - Васенин растирал застывшие руки. - Вернется... Надо надеяться.
- Дыть... третий день, как сегодня... Нет, клади, четвертый. Тут надежа такая - начисто сердце все выболело!
Васенин переждал, пока женщина справится со своим горем. Спросил потом:
- Не от Мироновой смолокурки на тракт беляки выезжали? Про больных и раненых среди них никакого разговора не было?
Настасья разожгла лучины, кинула их в самовар и наставила короткую трубу, наклонив другой ее конец к печному челу.
- Темный их знает, откудова они выехали! Перли, перли по тракту валом! И все с ходу в наш дом. Потому крайние мы. Всяки там были с ними: и недужные и ранетые. У меня по сю пору мельканье в глазах. Тыщи, тыщи!.. Через две избы от нас парня соседского Алеху Губанова было насмерть шашками забили. Пластью, пластью по спине! Вон и деда Флегонта, свекора моего, - кивнула головой в угол, - тоже так прикладами уходили, лежит - глаз поднять не может. А у Кургановских, опять же Савельевских - богатеев, - у тех даже щепоти не взяли. Разве только чаю у них попили. Да, господи, когда ж конец-то им? Или сызнова еще пойдут?
- Амба! Не пойдут. Никогда больше не пойдут, - сказал Сворень. Подошел поближе к Настасье, снял с себя шапку и пальцем показал на красную звезду. Видишь? Звезда пятиконечная. Пять концов, пять слов. Вот, следи: Российская, Социалистическая, Федеративная, Советская, Республика. Поняла? Так как же своя республика не защитит народ свой!
Но женщина ничуть не повеселела. Пощипывая концы платка, она со страхом поглядывала на шапку, которую Сворень по-прежнему держал в вытянутой руке. Васенин это заметил.
- Что вы, Настасья Петровна, так на звезду смотрите?
Женщина торопливо обтерла губы рукой.
- Да ничо... Ничо... Только вот... Анчихристова, говорят, звезда эта.
И вышла в сени, прикрыв за собой дверь.
- Так... Крепко людям в уши надули! - Васенин пригладил волосы, сел на лавку. - Вот как получается: "Звезда анчихристова"... И думает сейчас Настасья Петровна, думает. У нее беляки все "под ноготь" забрали, а мы, новая власть, чем вознаградим? Покушаем у нее сейчас за спасибо? И только? Васенин ткнул указательным пальцем в грудь Свореню. - Ты вот, Володя, пять концов красной звезды ей показал и объяснил, что они символически означают. Не заметил я радости у женщины на лице. А если бы ты на эти концы показал так: хлеб, конь, корова, мирный труд, спокойный сон - это все Республика тебе гарантирует. Засмеялась бы Настасья Петровна, даром что мужик у нее еще неизвестно где и даром что звезду "анчихристовой" называют.
- Так, товарищ комиссар... Вы, конечно, смеетесь насчет коня и коровы по концам звезды! - с обидой сказал Сворень. - А ведь как же над этим смеяться? Звезда наша - это же...
- Да нет, Володя, не над звездой я вовсе смеюсь. И вообще не смеюсь. Прогнать нам белых - только половина дела. И половина-то, пожалуй, еще самая легкая. А вот как потом - и, главное, быстро - сытую жизнь народу обеспечить, когда в стране разруха полная? Как политику правильно повести, чтобы у людей терпения хватило дожидаться хорошей жизни? И сил бы хватило! И желания самим жизнь эту построить, через все трудности, а вперед! Дать им самим в руки наш "философский камень", который никак не мог отыскать в природе капитан Рещиков!