Страница 16 из 23
В буддизме акт убийства считается состоявшимся лишь при наличии пяти условий: нечто должно жить; килер должен знать, что нечто является живым; он должен иметь осознанное намерение убить; должен быть свершен акт убийства; нечто должно в действительности умереть.
Буддист может питаться мясом, и это не будет считаться грехом, поскольку он не принимает непосредственного участия в убиении животного. Буддист может пользоваться вооруженной защитой, поскольку он не планировал убийство.
Человек реально стоит перед фундаментальной нравственной проблемой: бескомпромиссное следование принципу ненасилия представляется правильным, но оно делает невозможной жизнь самого человека. Способен ли человек выбрать свою смерть ради того, чтобы следовать истине принципа? Когда человек сталкивается на деле с проблемой использования насилия и даже убийства для сохранения своей жизни, как и жизни близкого ему человека, наступает момент истины.
Человек желает вечности бытия тех реалий, без которых его жизнь лишается позитивного смысла. Стало быть, к пониманию подлинности сверхъестественного мира человек приходит через открытие абсолютной значимости для него эмпирических реалий особого рода. Сверхъестественное «разлито» в эмпирическом, но таким образом, что оно выявляется в восприятии отдельных индивидов как сверхъестественное для них. Общее сверхъестественное также возникает не как абстракция, а как общий индивидуальный символ.
Например, Будда, конкретная личность, определившая истинный путь жизни, обретает характер общего символа и становится Богом. То же самое происходит с Иисусом Христом, но через насилие над ним. Применение насилия к Иисусу Христу оказывается не обычным актом убиения. Насильственная смерть Христа воспринимается как нравственная необходимость для окончательного выявления его сверхъестественной сущности. После воскресения римские палачи оказываются в нравственном лепрозории и должны принять кару.
В реальной истории палачи и их жертвы постоянно меняются местами. Перемена мест определяется изменением знака освящения. Это может быть и религиозное, и теоретическое освящение. Рациональный смысл сущности освящения заключается в открытии. Открытие в данном случае не есть новое знание об объективности, а видение истины бытия. Это видение духовно наполняет жизнь и вместе с тем заставляет массу увидеть нравственную цель. Открытие на межличностном уровне есть создание истинного эмпирического мира. Истинная эмпирия — это мир особых отношений, наполненных смыслом. Человек знает их высокую ценность. Характер особых отношений определяется тем, что каждая их составная — фундаментальный аспект жизни индивидуальности. Именно эта жизнь становится микрокосмом благодаря включенности мира в его внутреннюю духовную жизнь. Всеохватная наполненность создает реальное чувство бесконечности. Вне микрокосма нет подлинной жизни. С этим и связано позитивное сакральное чувство, которым наполнен человек, несущий микрокосм внутри себя.
В своем эмпирическом воплощении абсолютное обретает многообразные, в том числе социальные и этнические, формы. Социальное и этническое абсолютное формируют пограничные линии насилия и ненасилия. Эта закономерность начинает действовать уже в отношениях духовных единоверцев.
Внутри протестантизма, например, противопоставившего Ватикану подлинное истолкование Нового Завета, возникли течения, отказывающиеся от ношения оружия и насилия (вальденцы, табориты, анабаптисты, меннониты, квакеры). И вместе с тем они подвергались преследованиям — вплоть до сожжения на костре — со стороны своих же единоверцев-протестантов. Ислам по своему определению является религией мира. Однако духовный лидер имеет право объявлять «газават» — священную войну мусульман против иноверцев.
В наше время принцип ненасилия нашел своеобразное применение в освободительной антиколониальной борьбе. Махатма Ганди, стремясь к тому, чтобы избежать кровопролития, рассматривал принцип ненасилия (ахимсы) под углом зрения несотрудничества с колониальными властями. Эта стратегия дала, как известно, поразительный эффект. Ненасилие как несотрудничество — специфически современная форма самовозвышения и нравственного воздействия. Социально высокий здесь унижается тем, что социально низкий ставит себя выше его в нравственном отношении. Вместе с тем это форма утверждения собственного высокого достоинства. Такое признание делает неэффективным в социальном смысле применение насилия.
Насилие создает вокруг себя безличностный псевдочеловеческий мир, удобный в том отношении, что составляющие его элементы соглашаются со своей ролью средства. Если эта цель не достигается, то насилие теряет социальный смысл. Здесь открывается совершенно неожиданная возможность противодействия деструктивному насилию через массовое осуществление принципа позитивной самореализации. Этот принцип открывает перед человеком возможность внести вклад в формирование цивилизационного кода, который наследуется из поколения в поколение. Через такую самореализацию человек приобщается к вечности. Через приобщение к бытию рода путем формирования его культурной парадигмы человек получает понимание истинного смысла бытия. Все остальные смыслы оказываются пеленой майи. Подлинный смысл обнаруживает путь к новой парадигме образа жизни.
Глава 7
Три источника и три составные части нынешней ситуации
Распад СССР и роспуск Варшавского договора ознаменовали переход к постблоковому миру и, следовательно, устранение потенциальной угрозы глобального конфликта, ядерного апокалипсиса и прочих кошмаров, которыми пугали детей и взрослых по обе стороны железного занавеса… Не будем говорить, что это, безусловно, позитивный процесс, который, однако, поставил мир перед новыми проблемами, и вместо благостного «конца истории» (по Ф.Фукуяме) человечество угодило в «капкан демократии» (по Г.Фуллеру), и так далее, и тому подобное. Политическая реальность не только не нуждается в моральных оценках, но и по-своему жестоко мстит за такое, как сказал бы герой Достоевского, «высшее посягновение». Задача ставится более скромная — попытаться понять, какова структура этой реальности и каков потенциал ее развития. Проще говоря, что день грядущий нам готовит в рассуждении мира и войны.
Потому что вздох облегчения, исторгшийся из коллективной демократической груди по поводу крушения коммунистической «империи зла», довольно скоро пресекся спазмою страха. И это не абстрактный страх перед столь же абстрактной возможностью советского танкового броска на Рейн или угрозой американских ракет средней дальности в Европе. Это вполне реальный, пережитой ужас Югославии и Таджикистана, Кавказа и Сомали, который проецируется на Украину и Молдову, Балтию и Калининград, Северный Казахстан и даже на благополучные страны Запада, где полно своих собственных сепаратистов, смуглокожих иммигрантов и белых расистов.
Противостояние двух гигантских военных блоков на сорок с лишним лет заморозило этнические и региональные конфликты в Европе (и отчасти в остальном мире, который, так или иначе, ориентировался на своих старших братьев). С наступившей оттепелью потоки национального насилия образовали глубокие промоины в дамбах мировой безопасности. Вместо аккуратной и предсказуемой «дуги нестабильности», возникшей в пору холодной войны, интенсивно формируются «пятна нестабильности» с расплывчатыми границами. Эти границы опасно сближаются. Балканы, Трансильвания, Приднестровье, Крым, Северный Кавказ, Закавказье, Ближний Восток, Центральная Азия и Восточная Африка могут, в конце концов, слиться в единое «пятно нестабильности», в огромную воронку, втягивающую в себя все новые и новые страны, ресурсы, человеческие жизни. Как бы то ни было, мирное демократическое развитие, на которое все так надеялись после окончания холодной войны, с каждым днем становится все более и более проблематичным. Конец блокового противостояния обозначил начало новой странной эпохи, когда само понятие о войне и мире изменилось до неузнаваемости, хоть насилие и смерть остались все теми же.