Зачарованное паломничество

— Главное то, — заключил Друд, — что мы все живем мирно. Возьми нас и людей. Люди вдвое выше нас, и у них гладкая кожа, а мы покрыты шерстью. Люди умеют писать, а мы не умеем. У людей есть много такого, чего у нас нет, но мы не завидуем, а они не смотрят на нас свысока. Пока мы живем мирно, все в порядке.

Джиб прикончил свой эль.

— Мне пора, — сказал он, — впереди долгий путь. Я должен получить топор и навестить отшельника.

— Я слышал, что отшельник болен, — заметил Друд. — Он очень стар. Погодите минуточку, я кое-что хочу послать ему. Кусочек дикого меда, который мне дал народ холмов.

— Ему это понравится, — заметил Джиб.

Миссис Друд торопливо ушла.

— Я часто думаю, — сказал Друд, — как живет отшельник. Он сидит на своем холме, в своей пещере, никогда никуда не ходит и ничего не делает.

— К нему многие приходят, — ответил Джиб. — Он знает лекарства от всех болезней. От живота, от горла, от зубов. Но не все приходят только лечиться. Некоторые просто хотят поговорить.

— Да, он, наверное, со многими видится.

Вернулась миссис Друд с пакетом и отдала его Джибу.

— Приходите ужинать, — сказала она. — Если задержитесь, я сберегу для вас ужин.

— Спасибо, миссис Друд. — Джиб оттолкнулся от плота и поплыл по извилистой протоке; перед ним взлетали птицы, пролетали над головой, возмущенно кричали.

Джиб добрался до берега. Здесь земля круто поднималась от болота. Огромные деревья далеко над водой и над травой вытягивали свои ветви. Большой дуб рос так низко, что вода смыла землю с его корней, и они теперь, как когти, торчали над берегом.

Джиб привязал лодку к корню, взвалил на спину узлы, старый топор и начал забираться вверх. Он шел по еле заметной тропинке, извивающейся между двумя холмами. Он миновал дорогу, которой пользовались редкие торговые караваны.

Болота теперь были полны шума, но по мере того, как Джиб углублялся в лес, тишина смыкалась над ним. Шумела на ветру листва, время от времени раздавался глухой удар: это желудь падал на землю. Ранним утром трещали белки, приветствуя восход солнца, но теперь они неслышно занимались своими делами, как темные тени скользя в листве.

Подъем был крутой, и Джиб прислонился к поросшему мхом валуну, чтобы передохнуть. Лес ему не нравился. Попадая в него даже на короткое время, он всегда тосковал по болоту. Леса угрюмы и скрытны, а болото открыто. В болоте всегда знаешь, где находишься, а тут так легко заблудиться.

5

Гном Снивли спросил:

— Вы пришли за своим топором?

— Если он готов, — ответил Джиб.

— О, он был готов еще вчера, — ответил Снивли. — Но входите и садитесь. Сюда нелегко забраться даже молодому.

Вход в пещеру находился на склоне холма, и перед ним, наполовину заполняя глубокое ущелье, была груда земли и шлака, выглядевшая как спина огромного кабана, вдоль которой шла дорожка для тачек из шахты. Куча земли и шлака была такой старой, что по ее склонам росли деревья, некоторые из них свисали в ущелье под острым углом. В глубине пещеры, уходящей глубоко в гору, виднелись отблески пламени и слышались удары молота.

Снивли направился в маленькую боковую пещеру, соединяющуюся с главной, которая уходила в шахту.

— Тут можно спокойно посидеть и спастись от шума, — сказал он. — К тому же, мы не будем стоять на пути тачек, когда их будут вывозить из шахты.

Джиб положил один из свертков на полку, тянущуюся вдоль стены.

— Копченая рыба и кое-что еще, — пояснил он. — Другой мой сверток для отшельника.

— Я много лет уже не видел отшельника, — сказал Снивли. — Садитесь на этот стул. Я недавно заново обил его. Он очень удобен.

Джиб сел, а гном взял другой стул и повернул его так, чтобы сидеть лицом к гостю.

— В сущности, я только раз был у отшельника, — продолжил он. — Зашел по-соседски, принес ему пару серебряных подсвечников. И больше не был. Боюсь, я затруднил его. Я чувствовал в нем какое-то беспокойство. Он ничего не сказал, конечно…

— Да и не мог. Он очень добрый человек.

— Не следовало мне так делать. Все дело в том, что я очень долго живу в стране людей и начал уже утрачивать чувство различия между собой и людьми. Но для отшельника и, наверное, для многих других людей я напоминание о другом мире, к которому люди все еще чувствуют отвращение и неприязнь, и, вероятно, не без основания. Веками люди и мой народ жестоко боролись друг с другом без милосердия и, как предполагаю, без чести. В результате отшельник, который, как вы говорите, самый добрый из людей, не знал, как себя со мной вести. Он, должно быть, знал, что я безвреден и не представляю никакой угрозы ни для него, ни для его расы, и все же чувствовал беспокойство. Если я был бы дьяволом или каким-нибудь демоном, он знал бы, как действовать, брызнул бы святой водой и произнес бы заклинание. Хоть я не дьявол, но, однако, каким-то неведомым путем мысли обо мне связываются с дьяволом. Все эти годы я сожалел, что навестил его.

— И, однако, он взял подсвечники?

— Да, взял, и поблагодарил за них. Он слишком джентльмен, чтобы бросить их мне в лицо. Взамен он дал мне кусочек золотой ткани. Вероятно, какой-то знатный посетитель дал ее ему, потому что у отшельника не было денег, чтобы купить такую дорогую вещь.

Все эти годы я думаю, что мне делать с этой тканью. Держу ее в сундуке и время от времени ее вынимаю, чтобы взглянуть. Вероятно, я мог бы ее обменять на что-нибудь полезное, но мне не хочется этого делать: все-таки это подарок и с ним связаны какие-то чувства. Подарки не продают, особенно подарки такого хорошего человека.

— Я думаю, что все это вы вообразили себе — замешательство отшельника, я имею в виду, — сказал Джиб. — Я, например, не испытываю к вам таких чувств. Хотя, должен признать, что я тоже не человек.

— Вы ближе ко мне, — сказал гном, — и вот в этом вся разница. — Он встал. — Пойду-ка принесу топор. — Он похлопал по узлу, который Джиб положил на полку. — А за это я открою вам кредит. Без этого ваш кредит кончился.

— Я давно хочу спросить, — сказал Джиб, — но до сих пор не хватало духа. Народ Болот, народ Холмов, даже многие люди приносят вам добро, и вы открываете им кредит. Значит вы умеете писать?

— Нет, — ответил гном, — не умею. Мало кто из гномов умеет. Может, кто-нибудь из гоблинов. Особенно те, что живут в университете. Но мы ведем счет. И ведем его честно.

— Да, — согласился Джиб, — очень честно, щепетильно.

Снивли вышел и стал рыться где-то на полках. Вскоре он вернулся с топором, насаженным на топорище из древесины гикори.

— Мне кажется, — сказал он, — у него хорошее равновесие. Если нет, то принесите его назад, мы поправим.

Джиб с восторгом взвесил топор на руке.

— Прекрасно, — сказал он. — Если будут нужны небольшие изменения, то я справлюсь сам.

Он провел пальцем по лезвию.

— Отличный топор, если его беречь, он будет служить весь мой век.

Снивли был польщен.

— Нравится?

— Мастерская работа. Я заранее знал, что так и будет.

— Он хорошо заточен и не скоро затупится. Но осторожнее с камнем.

— Я буду осторожен, — ответил Джиб. — Это слишком хороший инструмент, чтобы с ним плохо обращаться.

— А теперь я хочу еще кое-что показать вам, — сказал гном.

Он сел и положил на колени предмет, тщательно завернутый в шкуру. С почтением он развернул сверток. Предмет заблестел. Джиб, очарованный, наклонился вперед.

— Меч! — воскликнул он.

— Человеческий меч, — сказал Снивли. — Он слишком большой, слишком тяжелый и длинный для таких, как вы и я. Меч бойца. Никаких украшений, никакого фальшивого блеска. Орудие, как и ваш топор. Честное лезвие. За все время, что я здесь, мечи, сделанные нами, можно пересчитать по пальцам одной руки. И этот — лучший из всех.

Джиб протянул руку и коснулся лезвия.

— Такое оружие должно иметь имя, — сказал он. — Рассказывают, что в старину люди часто давали имена своим мечам, как лошадям.