Страница 24 из 42
— И ты, и этот домовой Скрипичные Пальцы, и сумасшедший тролль Бромли — впрочем, и этот домовой и все тролли сумасшедшие — вы думали, что я не знаю о вас, а я знал и хихикал над вами. Вероятно, вам трудно представить себе, как я могу хихикать.
— Не знаю, — сказала Мери. — Если бы я знала тогда об этом, то пришла бы к вам и представилась.
— Ну что ж, — сказал людоед, усаживаясь на землю. — Теперь ты знаешь, давай приходи.
Он хлопнул по земле рядом с собой.
— Иди сюда и садись.
Ведьма радостно взвизгнула.
— Иди, — сказала она Мери, — я принесу чайник и мы будем пить чай.
Она повернулась и заторопилась домой. Корнуэлл увидел, что Хол и Джиб крепко держат Беккета, который пассивно лежал на земле.
— Что с ним делать? — спросил Хол.
— Он заслуживает того, чтобы отрубить ему голову, — сказал Корнуэлл. — Правда, мы можем возвратить его церберам, но это кажется мне отвратительным.
— Умоляю о милосердии, — взвыл Беккет. — Как один христианин другого, прошу о милости. Вы не должны отдавать христианина на растерзание языческой орде.
— Вы зверь, — ответил Корнуэлл, — и очень плохой христианин. Я предпочел бы десять язычников подобному христианину, как вы. У меня нет сочувствия к человеку, который пытался меня убить.
— Но я никогда не старался вас убить, — воскликнул Беккет, пытаясь сесть. — Я вас никогда не видел. Ради любви, ради господа нашего, мессир…
— Меня зовут Марк Корнуэлл, и вы наняли людей, чтобы убить меня.
Оливер, сидевший за Корнуэллом, крикнул:
— Вы пытались убить его из-за рукописи, найденной в библиотеке Вайлусинга. И меня бы вы убили, если бы смогли. Вам донес монах Освальд. Его на следующее утро нашли в переулке с перерезанным горлом.
— Но это было так давно, — выл Беккет. — Я раскаиваюсь…
— Раскаяние ничего вам не даст, — сказал Корнуэлл. — Выбирайте: церберы или меч. Такой негодяй не имеет права на жизнь.
— Дозвольте мне, — сказал Джиб, — нехорошо пачкать меч кровью этого подлеца. Один удар моего топора…
Костлявая рука вцепилась в Корнуэлла.
— Прекратите говорить об убийстве, — завизжала ведьма, — я заявляю свои права на него. Жаль терять такой образчик мужчины. Он мне нужен. Много холодных ночей прошло с тех пор, как мужчина в последний раз согревал мою постель.
Она нагнулась, рассматривая Беккета, затем протянула руку и подняла его голову за подбородок. При виде ее глаза у Беккета остекленели.
— Стоит ли беспокоиться? — сказал ведьме Оливер. — Он убежит, как только будет возможность, и еще эти церберы…
— Ха! — возмущенно сказала ведьма. — Эти щенки знают, что со мной лучше не связываться. Я им покажу свою метлу, а что касается бегства, то я наложу на него заклятие, и он не убежит. Я его хорошо использую. Я покажу ему такую любовь, какой он и не видывал.
— Мне кажется, — сказал Корнуэлл Беккету, — теперь у вас три возможности: церберы, меч или…
— Что за ерунда! — завопила ведьма. — Нет у него выхода. Вы слышали я его забираю.
Стоя перед Беккетом, она начала руками делать жесты, и из ее рта полилась тарабарщина. При этом она приплясывала и пристукивала пятками.
— А теперь освободите его.
Корнуэлл на всякий случай попятился. Хол и Джиб освободили Беккета, и тот, повернувшись, встал на четвереньки и стал ласкаться к ведьме.
— Как пес, — изумленно сказал Корнуэлл.
— Посмотрите, какой он милый, — обрадовано сказала ведьма, — и он меня любит.
Она потрепала его по голове. Беккет в экстазе заизвивался.
— Идем, мой дорогой, — сказала ведьма.
Она повернулась и пошла к дому, а Беккет, по-прежнему на четвереньках, побежал за ней.
После этого все занялись чаепитием. Ведьма, которой помогли множество добровольцев, принесла чай и печенье. Все это поставили на столе рядом с норой людоеда.
Корнуэлл осмотрелся, но ни неуклюжего гиганта, ни церберов, не было видно. Совершенно неожиданно место приобрело счастливый и безмятежный вид. Мягкое осеннее солнце клонилось к горизонту, снизу доносилось бормотание ручья.
— Где лошади? — спросил Корнуэлл.
— Они ниже по ручью, — ответил Хол, — на маленьком лугу по колено в траве и наслаждаются ею. За ними присматривает Снивли.
Прискакал на трех лапах Енот, сжимая в четвертой печенье. Хол подобрал его, и Енот, удобно устроившись у него на коленях, начал жевать печенье.
— Я думаю, все кончилось, — сказал Корнуэлл. — Присоединимся к остальным.
— Интересно, как будут действовать церберы, когда поймут, что до Беккета им не добраться? — сказал Джиб.
Людоед сунул в рот печенье и искоса взглянул на Корнуэлла.
— А кто эта «тряпка», что тебя сопровождает? — спросил он у Мери.
— Он не «тряпка», — ответила девушка, — и если вы не прекратите говорить гадости, то на себе испытаете его силу.
Она сказала Корнуэллу:
— Он вовсе неплохой, просто так привык.
— Ну что ты стоишь? — проворчал людоед. — Садись рядом и бери чай. Я бы предложил и печенье, но его уже нет. Никогда не видел таких прожорливых гостей: набросились на печенье так, как будто умирают с голоду.
— После вчерашнего пира, — сказала Мери, — они не могут умирать с голоду.
— Они прожорливы, — заявил людоед. — Такова их природа. Несмотря на хорошие лица, они всего лишь утробы, прикрепленные к большим кишкам.
Корнуэлл сел рядом с людоедом, и одна из фей налила ему чай. Чашка была полна наполовину: чаю тоже осталось мало.
— Людоед хочет рассказать мне о родителях, — сказала Мери. — Он как будто хорошо их знал.
— Особенно твоего отца, — сказал людоед. — У нас с ним оказалось очень много общих интересов. Мы часто по вечерам сидели здесь, где сидим сейчас втроем, и разговаривали. Он был разумным и проницательным человеком, и разговаривать с ним было приятно. Он был ученым и джентльменом, уважал нашу землю и ее жителей и не боялся их, а это не часто встретишь у людей. Хотя леди я видел меньше, мне она тоже очень нравилась. А их девчонку я любил, как свою дочь. Я лежал в норе, когда она в нее бросала камни и грязь, и представлял себе, как она дрожит в диком ужасе, трясся от хохота.
— Трудно представить вас трясущимся от хохота, — сказал Корнуэлл.
— Мой дорогой сэр, это лишь потому, что вы меня не знаете. У меня есть качества, которые не сразу обнаруживаются.
— Я со вчерашнего дня думаю: может, мои родители пришли из того же мира, что и мистер Джоунз? — сказала Мери.
— Может быть, — ответил людоед. — В них было что-то общее с этим вашим Джоунзом. Но это выражалось не в словах и поступках, а в том, как они смотрели на мир, в какой-то их самоуверенности, которая временами перерастала в высокомерие. Они не явились с теми магическими машинами, которых так много у Джоунза, напротив, они пришли как скромные пилигримы, с мешками за спиной. Я как раз сидел на солнышке, когда вы втроем спустились по склону холма и перешли мост. Это было прекрасное зрелище, лучше которого мои старые глаза ничего не видели. У них было с собой очень мало вещей, только самое необходимое.
— И они вам нравились? — спросила Мери.
— Очень. Печален был тот день, когда они ушли на запад к Сожженной равнине. Они собирались взять тебя с собой, но я отговорил их. Я знал, что их самих бесполезно отговаривать идти. Я уже говорил, что в них не было страха: они верили, что если идут с миром, то им позволят пройти. У них была детская вера в доброту. Я думаю, что единственная причина, по которой они оставили тебя, была в том, что они ни на минуту не сомневалась в своем возвращении. Они успокаивали себя тем, что думали, что избавят тебя от трудностей пути. Не от опасности, как они считали, так как им ничего не грозит, а от трудностей.
— Значит, они ушли на запад, — сказал Корнуэлл. — Что они там искали?
— Не знаю, — ответил людоед. — Они ничего не говорили мне об этом. Когда-то мне казалось, что я знаю, но теперь я не уверен. Они что-то искали. У меня сложилось впечатление, что они хорошо знали, что ищут.