Панночка

Спирид. Садись с нами, Философ. Ты прав, разговор у нас научный, и спор выходит самый что ни на есть опасный. Так что надо выпить.

Философ (пьет). Хорошая горилка!

Явтух. Если ты ученый, то скажи, отчего светит месяц?

Дорош. Да, пусть скажет! Хвеська, подсыпь галушек!

Философ. Я так думаю, что месяц светит оттого, что божьи ангелы каждую зарю протирают его золотыми тряпицами и на весь день с осторожностью упрятывают в особый ларь, чтоб к вечеру он не оцарапался и не поблек, а вышел на небо, как новенький, и честно светил бы на всю нашу православную землю.

Явтух. Ну! И я то же говорю! Нету чудес! Все объяснить можно! Все научно!

Спирид. Боже ж мой! Боже ж мой! Всему объяснение есть, и никакой тайны не осталось в мире!

Явтух. А вот скажи, Философ. Это ладно… месяц каждый видит. А что внутри земли?

Философ. А внутри земли пекло.

Явтух. Нет. Это не ответ. Это пекло адово, сатанинское. А что под землей, в самом нутре у нее… что?

Философ. Значит так. Внутрь земли повидать нельзя. Тайна внутри земли. А если кто осмелится и прокопает сквозную дыру, и заглянет в самое сердце земли, тот опалит свои очи до конца дней своих, ибо не можно человеку дерзать на такие тайны!

Явтух. Ловкий ответ. Ты ученый человек, Философ. Это хороший ответ.

Спирид. Скажи, Философ, чему тебя учат в бурсе? Тому же, что наш дьяк поет, или чему другому?

Философ. Значительно большему, друзья мои. Дьяк может разве вести ученый разговор?

Дорош. Дьяк не может. Дьяк напьется пьян и валяется под лавкой.

Философ. Ну вот видите!

Спирид. Нет, я пойду учиться в бурсу! Я хочу все знать! Я хочу знать, куда подевались чудеса и что внутри земли?

Дорош. Спирид, не ходи. Что внутри земли не разрешают знать. Тебе ученый человек сказал.

Спирид. Нет, я пойду. Я опалю себе очи, но я узнаю, где тайна нашей крещеной земли. (Его усаживают на место.) Если нету чудес больше и тайн, то откуда все бабы ведьмы? Хвеська, откуда ты ведьма?

Хвеська. Ты бы хоть при ученом-то человеке не позорился, Спирид! Говоришь, сам не знаешь чего! Ведьма! Еще такие слова страшные! Знаешь ведь, кто есть ведьма!

Пауза. Воют волки.

Дорош. Это да. Это не шутки шутить, Спирид!

Спирид. А что, если тайны нету, и чудес нету, то и ведьм нету!

Хвеська. Быть беде! Быть беде!

Философ. Чего вы испугались, ребята? Скажите мне, я в бурсе учусь, в самом Киеве.

Спирид. Философ, знай же, что дочка нашего пана, не смотри, что румяная красавица, она есть самая лютая ведьма, каких только свет видел.

Философ. Ну да?

Дорош. Ей-богу! Скажи, Явтух!

Явтух. Ведьма. Хвеська. Быть беде! Быть беде! Распустили языки свои, она же чует! Чует… про нее говорят. Вот пройдет сейчас… жилы заноют!

Проходит Панночка. Она идет и никого не видит. И усмешка на устах, а очи потуплены.

Спирид. Ну что скажешь, Философ?

Философ. Я скажу, надо выпить.

Пьют.

Спирид. Испугался?

Философ. Ваша правда… резкая красота у вашей Панночки. Не от людей такая красота. Аж душу свело.

Хвеська. Это она тянет, тянет из жил-то…

Дорош. Нет другой такой ведьмы ни у кого, а у нас есть!

Спирид. Это правда, Философ. У нас одних такая ведьма.

Философ. Ведьма у вас знатная, ребята. Но только нынешнему человеку ведьму бояться не надо. Ибо разумом своим человек от ведьмы огражден.

Явтух. Ведьма.

Хвеська. Она псаря Микиту изожгла до смерти. Это все знают.

Дорош. Молчи, баба, ты плохо говоришь. Пусть Спирид расскажет. Расскажи, Спирид.

Спирид. Я расскажу про псаря Микиту.

Явтух. Ведьма.

Спирид. Ты, пан Философ, не знал Микиты: эх, какой редкий был человек. Собаку каждую он, бывало, так знает, как родного отца. Теперешний псарь Дорош, что сидит напротив тебя, и в подметки ему не годится. Хотя он тоже разумеет свое дело, но он против него… Дрянь, помои.

Дорош. Ты хорошо рассказываешь! Хорошо!

Спирид. Сивухи кварту свистнет вдруг, как не бывало. Славный был псарь! Только с недавнего времени стал он заглядываться беспрестанно на Панночку. Вкляпался ли он точно в нее, или уже она так его околдовала, только пропал человек, обабился совсем; сделался черт знает что; пфу! непристойно и сказать.

Дорош. Хорошо.

Спирид. Как только Панночка, бывало, взглянет на него, то и повода из рук пускает. Разбоя зовет Бровком, спотыкается и невесть что делает. Один раз Панночка пришла на конюшню, где он чистил коня. Дай, говорит, Микитка, я положу на тебя свою ножку. А он, дурень, и рад тому: говорит, что не только ножку, но и сама садись на меня. Панночка подняла свою ножку, и как увидел он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорят, чара так и ошеломила его. Он, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие ее ножки, пошел скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать; только воротился еле живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка; когда раз пришли на конюшню, то вместо его лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою. А такой был псарь, какого на всем свете не можно найти.

Дорош. Да. Я сам видел, вот этими своими очами видел то пустое ведро, что осталось от псаря Микиты. Оно почернело все и смялось, как будто в адовом пекле черти таскали в нем угли. Я сам псарь, и я так думаю, что сгорел Микита за нашу Панночку, не пожалел ни воли, ни души, потому как…

Явтух. Все бабы ведьмы.

Дорош. Явтух хорошо сказал.

Хвеська. А про Шепчиху ты слыхал, Философ?

Философ. Нет.

Спирид. Э-ге-ге! Так у вас в бурсе, видно, не слишком большому разуму учат. Ну, слушай!

Явтух. Про Шепчиху расскажу я.

Спирид. Я расскажу про Шепчиху, потому что Шептун… мой кум.

Явтух. А про Шепчиху расскажу я.

Дорош. Пускай Явтух расскажет, Спирид. Он старей тебя.

Спирид. Пускай.

Явтух. Ну, слушай: у нас есть на селе козак Шептун. Хороший козак! Он любит иногда украсть и соврать без всякой нужды. Но… хороший козак. Его хата нс так далеко отсюда. В такую самую пору, как мы теперь сели вечерять…

Хвеська. А вечерять вы уселись с утра…

Явтух. Как мы теперь сели вечерять. Шептун с жинкою, окончивши вечерю, легли спать, и так как время было хорошее, то Шепчиха легла на дворе, а Шептун в хате на лавке; или нет: Шепчиха в хате на лавке, а Шептун на дворе…

Хвеська. И не на лавке, а на полу легла Шепчиха!

Явтух. А в люльке лежало годовое дитя… не знаю, мужеского или женского пола. Шепчиха лежала, а потом слышит, что за дверью скребется собака и воет так, хоть из хаты беги. Она испугалась: ибо бабы такой глупый народ, что высунь ей под вечер из-за двери язык, то и душа войдет в пятки. Однако ж думает, дай-ка я ударю по морде проклятую собаку, авось-либо перестанет выть… и, взявши кочергу, вышла отворить дверь. Не успела она немного отворить, как собака кинулась промеж ног ее и прямо к детской люльке. Шепчиха видит, что это уже не собака, а Панночка. Да притом пускай бы уже Панночка в таком виде, как она ее знала… это еще бы ничего; по вот вещь и обстоятельство: что она была вся синяя, а глаза горели, как уголь. Она прокусила дитю горло и стала пить из него кровь. А напившись, Панночка кинулась к самой Шепчихе, загнала ее на чердак и закусала всю глупую бабу до смерти. Так вот какие устройства и обольщения бывают! Оно хоть и панского помету, да все когда ведьма, то ведьма.