Перелетные работы

- Что же здесь ласкового? - удивилась я. - По-моему, очень даже обидно!

Мы прошли мимо зоопарка. Зоопарк был обнесен голубым дере-вянным забором. Тетя Груша взяла меня за руку и хотела что-то рассказать про свое имя, но я вырвалась и побежала к забору - по-смотреть в щель. Тетя Груша остановилась подо

ждать. Зажмурив ле-вый глаз, я припала к щели правым, раскрытым глазом и поняла, что смотрю в клетку. Я увидела мохнатый бок со светло-коричневой шерстью, шерсть была редкой, но длинной, и в просветы виднелась вздутая розовая кожа. Бок отодвинулся, и я разглядела, что он принадлежал старой ламе с воспаленной краснотой в углах глаз и широкими жел-тыми зубами. Она кругами ходила по клетке и разворачивалась ко мне то правым, то левым боком. Правый бок был темным и пушистым, поэтому с правого бока она казалась мне бодрой и молодой, как Натка; левый бок был плешивым и хворым, и поэтому слева она враз превращалась в тетю Грушу.

Неожиданно лама остановилась и просунула голову между прутья-ми решетки, чтобы посмотреть, что происходит в клетке напротив. В соседней клетке шимпанзе раскачивалась на подвесных качелях. Она все время путала руки с ногами, хваталась за поручни то рукой, то ногой и злилась, что никак не может раскачаться. Но что было дальше, я так и не узнала, потому что тете Груше надоело ждать, и она окликнула меня. Я обернулась.

- Почему у тебя челка как-то набок? - удивилась тетя Груша.

- Тебе показалось, - ответила я и тряхнула головой.

- Да нет же, - приглядывалась ко мне тетя Груша, - она висит у тебя клочьями.

Я промолчала и вспомнила, как утром играла в парикмахерскую: взяла ножницы с подоконника и перед зеркалом подровняла челку. Сначала подстригла совсем чуть-чуть, и волосы острой и твердой пылью осыпались мне на лоб и на брови, потом снова чиркнула нож-ницами - и на этот раз выстригла длинный пушистый клок. "Непло-хо", - подумала я и откинула волосы со лба.

- Леля! - наконец поняла тетя Груша. - Зачем ты себя так обкромсала?

- Тебе не нравится? - удивилась я.

- Не очень, - вздохнула тетя Груша.

- А это не я. Это Аленка.

- Не может быть!

- Да, Аленка, - настаивала я. - Пришла сегодня утром и го-ворит: "Давай, Леля, играть в парикмахерскую!", взяла ножницы с подоконника и подстригла меня. Я ей говорю: "Не надо, не надо!", но она все равно ножницами - чик! чик!

- А у них вообще вся семья такая, - недовольно сказала тетя Груша, открывая дверь в магазин.

- Да что ты говоришь! - подхватила я, вспоминая, как тетя Груша говорила эти же слова дяде Кирше; и точно так же тряхнула головой и руками.

Мы с тетей Грушей шли по отделу круп. Она сняла с полки мешочек с манной крупой, подбросила его на руке, проверяя на тяжесть, потом посмотрела ценник и поставила на место.

- Натка знаешь куда недавно устроилась? - спросила она и сняла с полки пакетик риса.

- Куда? - угодливо ответила я, высматривая отдел с конфетами.

- Она устроилась подавальщицей в закрытый буфет в Мочищах. Там начальники партии пируют каждую неделю. Сдвигают столы в один ряд и заставляют их икрой, колбаской, огурчиками солененькими, грибками. А Натка ходит там в белом передничке с наколкой на голо-ве и меняет блюда.

- Да что ты говоришь, - снова повторила я и снова тряхнула головой.

Отдел с конфетами был закрыт, и поэтому конфеты перенесли в отдел круп. Они лежали в железных корзинах посреди зала и под-жидали, когда же я к ним подойду.

- А когда кончаются их пирования, - рассказывала мне тетя Груша, рассматривая мешочек с гречкой, - то Натка, вместе с офи-циантами, разбирает все, что остается на столах, и несет домой. Так что ее Аленка каждую неделю бутерброды с икрой уплетает и грибочками закусывает!

- Купи мне конфет! - перебила я и потянула ее в середину зала.

Тетя Груша нехотя пошла за мной.

- Вот эти и эти! - приказала я и вытащила из железных корзин два пакетика конфет.

- Ириски "Буратиноi", - прочитала вслух тетя Груша, - и батончики "Шалунья". Все по умеренной цене.

По дороге к кассе мы прихватили бутылку растительного масла, банку с солеными помидорами и пачку овсяного печенья, а мешочек с гречкой вернули в отдел круп.

За кассой сидела усатая кассирша в белом халате. Из выреза халата выглядывал полукруглый воротник розовой блузки в горошек. Кассирша выбила чек толстыми пальцами и, не глядя на нас, протянула его тете Груше. Тетя Груша отсчитала деньги. Кассирша крикнула в глубину магазина, привезли ли цыплят и говяжью вырезку, но ей ничего не ответили, и тогда она кинула нам сдачу. Обычно нам кидали сдачу пригоршней монет желтых и серебристых, но в этот раз мы получили одну большую толстую монету, я схватила ее и тут же спрятала в карман.

- Отдай мне деньги, - сказала тетя Груша, когда мы вышли из магазина.

- Ты что, - удивилась я, - ты разве забыла, что я коплю на трехколесный велосипед?

Тетя Груша всегда отдавала мне сдачу из магазина. Я приносила ее домой и складывала в коробочку из-под зубного порошка, стоящую на подоконнике. Иногда дядя Кирша открывал мою коробоч-ку, отсчитывал мелочь и шел за папиросами.

- Здесь целый рубль, - настаивала тетя Груша.

- Как это он уместился в одной монетке? - не поверила я.

Тетя Груша рассердилась.

- Отдай назад! - и схватила меня за руку.

- Ну и возьми! - обиделась я и бросила монетку на асфальт.

Монетка бледно звякнула рядом с ее сапожками "прощай мо-лодость!", покрутилась на месте, тоненько напевая: "Прощай, про-щай...", и замерла. Тетя Груша тяжело нагнулась за ней. Я ду-мала, что она скажет, когда разогнется. Но она молча выпрямилась и печально посмотрела на меня.

- Давай поговорим, - предложила я.

- Нет, - отказалась тетя Груша, - я больше не буду с тобой разговаривать.

- Никогда? - удивилась я.

- Никогда.

- А кто же будет мне читать? - заволновалась я.

- Не знаю...

- Может быть, дядя Кирша?

- Вряд ли, - усомнилась тетя Груша, - у него очень много дел.

- А кто тогда? - тревожилась я. - Натка? Но вряд ли она согласится. Аленка? Но она не умеет читать... Кто, скажи!

Но тетя Груша молчала. Я видела, что из ее синей сумки тор-чит корешок "Питера Пена" и что напротив магазина, из которого мы только что вышли, находилась библиотека.

- Послушай, - ласково сказала я и потянула ее за рукав. - За что ты рассердилась на меня?

Но она продолжала молчать.

- За что...

И тут вдруг в глазах стало тепло и тяжело. Мои пальцы, лежащие на ее рукаве, расплылись, а буквы на корешке "Питера Пена" стали широкой белой полосой.

Мы стояли у светофора, и его веселенький красный огонек, упрятанный под круглое стекло, вдруг вытянулся и погас. За ним тотчас зажегся желтый, но не круглый, а такой же вытянутый, и так же задрожал под толстым стеклом, просясь наружу. Машины встали, и мы пошли через дорогу. Я шла и смотрела вниз: мои коричневые сапожки расплывались.

- Стой, милая! Стой!- услышала я над собой громкий плачу-щий голос.

Я подняла мокрое лицо и остановилась. И тетя Груша остано-вилась тоже.

Вместо того чтобы застыть на зеленый свет рядом с други-ми машинами, по дороге медленно, но упорно шла белая лошадь-тя-желовоз и тянула за собой телегу с мужиком в телогрейке. Мужик дергал за поводья, умоляя, чтобы она встала. Она оглядывалась на него, ласково кивала и продолжала идти. У нее были тяжелые копы-та, мокрые широкие глаза и редкая грива. У мужика на телеге были тяжелые короткие ладони и точно такие же мокрые широкие глаза.

- Стой, милая! - певуче прокричал он.

Лошадь снова оглянулась на его ласковый голос, ласково взгля-нула на него и остановилась как раз посередине перехода.

Мы с тетей Грушей стояли перед телегой, а люди, шедшие нам навстречу через дорогу, стояли напротив нас, но с другой сто-роны.

- Пошла, милая! - зарыдал мужик.

Лошадь не двигалась и добро глядела на него.