Перелетные работы

- И что же ты мне скажешь, Кирилл? - строго спросила тетя Груша.

Она сидела на краю дивана в розовой ночной рубахе с жел-тыми ромашками и напряженно разглядывала дядю Киршу.

- Ну слушай, Аграфена! - выкрикнул он. - Я потратил на те-бя всю свою жизнь. Я никогда не любил тебя.

- Я знаю, Кирилл! - тихо сказала тетя Груша.

- Я жил с тобой только потому, что мне было удобно! - из усталого его лицо стало страшным, и глаза бессвязно смотрели то на стену, с которой он только что снял гитару, то на завешенное шторой окно. - Я жил с тобой и все надеялся, что найду что-нибудь получше! Ты знаешь, Груша, так раньше князья жили с горничными...

- Я знаю, Кирилл! - еще тише сказала тетя Груша.

- Все женщины, которых я себе находил, - были лучше тебя! - продолжал рваным голосом выкрикивать дядя Кирша. - Только тогда ты была молодая, и поэтому я не говорил тебе об этом. Но теперь ты стара, теперь слушай! Ты плоха, Аграфена! Ты не просто плоха, ты безобразна! Ты не ешь, ты давно разучилась есть, ты жрешь! И с каждым днем ты жрешь все больше и больше!

Тетя Груша молча сидела на диване и слушала, и вдруг она сжала руки в кулаки, замахнулась ими на дядю Киршу и зарыдала в голос.

Дядя Кирша замолчал и удивленно посмотрел на нее.

- Ну ладно, давай спать, - спокойно предложил он, лег на диван, повернулся лицом к стене и захрапел.

Тетя Груша по-прежнему сидела на диване в своей пестрой ночной рубахе и рыдала под его храп.

Я подошла к ней и встала напротив ее большого лица.

- А зачем ты плачешь? - спросила я и приложила ладони к ее мягким коричневым щекам.

Тетя Груша внимательно посмотрела на меня и улыбнулась.

- Утешение мое, - сказала она и наклонила голову вбок, и следом за ней склонились мои ладони. Тогда я качнула ладонями в другую сторону, и ее лицо склонилось за ними.

- Утешение мое, - повторила тетя Груша.

- А ты мое, - ответила я.

- Жизнь за тебя готова отдать, - сказала тетя Груша.

- А я за тебя, - сказала я.

Ночью из-за храпа дяди Кирши я долго не могла заснуть. Тетя Груша дышала ровно, и я почти не слышала ее. Это меня пугало. Когда ее становилось совсем не слышно, я думала, что она умерла, и начинала плакать.

Под утро я увидел сон. Шел дождь. Он шел несколько дней, не переставая, сплошной мокрой стеной. Деревья, под которыми подростки играли в ножички, стояли в воде, и вода с каждым днем прибывала. Она залила подвал нашего дома, подступила к окнам пер-вого этажа и хлынула в нашу квартиру. И я в пластмассовой ванноч-ке, в которой меня всегда купала тетя Груша, поплыла на рынок мимо "Перелетных работ" и зоопарка.

Я проплыла фруктовые ряды. Все они оказались залиты водой. Корзины с фруктами, ящики из-под персиков и мандаринов, коробки с подпорченными яблоками проносились мне навстречу. Иногда попа-дались стулья, табуретки и длинные пустые гробы. Я свернула в мясной павильон. До наводнения мы часто бывали здесь с тетей Гру-шей. На прилавках лежали мокрые куски вырезки, гуси со свернутой шеей и большие коровьи сердца. Дальше на железных крючьях, вбитых в потолок, висели вывернутые свиные туши, и здесь же на пики были нанизаны свиные и коровьи головы. Узковырезанные свиные глаза казались закрытыми, но не до конца, а так, как будто бы свиньи стыдились собственной смерти и опустили веки, а рты растянули в длинной застенчивой улыбке. А коровьи головы тяжело вздыхали и потряхивали рогами. И вдруг я увидела, как между двух свиных голов проплыла тетя Груша. На мгновение свиные головы открыли глаза и посмотрели на нее. Тетя Груша стояла в гробу, скрестив руки на груди. Ее лицо, как она и просила, было присыпано темно--розовой пудрой, глаза накрашены темно-зеленым, а рот - мокрой коричневой помадой. Она была в своем парчовом платье, в бусах и кольцах. Свиные головы засмеялись над ней, следом засмеялись коровьи головы, и даже обезглавленные туши захлюпали, изображая смех. Но тетя Груша ничего не заметила. Она плыла по темному про-ходу мясного па

вильона. Я пронеслась мимо в своей пластмассовой ванночке, но она не заметила меня. В конце прохода виднелся про-свет, какие-то тонкие золотые лучи, и она, ничего не видя вокруг, плыла именно туда...

ГЛАВА 4 - ГАНГРЕНА

Наутро я проснулась раньше всех. Тетя Груша неподвижно ле-жала на боку. Я долго приглядывалась к ней. Наконец у нее вздрог-нули ресницы, и я поняла, что она жива. Дядя Кирша лежал на спине, закинув голову, и тяжело дышал во сне.

Я подошла к окну. Никакого дождя не было, земля и асфальт выглядели совершенно сухими. Под окном валялись сломанные удочки дяди Кирши с оборванной леской и растоптанными поплавками. На земле под деревьями еще не стерлись круги от игры в "ножички", оставшиеся со вчерашнего вечера. Но сегодня было пусто, никто не играл, поэтому я не заметила, как к нашему подъезду подошли Натка с Аленкой.

Когда они позвонили в дверь, тетя Груша тяжело заворочалась на диване, потом встала, просунула руки в рукава цветастого халата и толкнула дядю Киршу в плечо. Дядя Кирша молча оделся, скатал матрац вместе с постелью в толстый валик и спрятал его под диван.

Натка с Аленкой снова позвонили в дверь. Звонок был долгим и настойчивым.

- Иду, иду! - приветливо крикнула тетя Груша и направилась в коридор.

Но они все равно звонили до тех пор, пока тетя Груша им не открыла.

Дядя Кирша ссутулясь сидел на диване и держался за голову. Я видела, что ему нехорошо.

- Мы еще спали! - хрипло ответил он на говорливые приветствия Натки.

Натка поразила меня. На ней было черное платье с мелкими желтыми корабликами. Видно было, что платье может растягиваться, потому что на спине, на рукавах и на воротнике кораблики были ма-ленькими и темными, а на груди они вырастали и светлели. Но ее лицо на этот раз показалось мне бледным и старым, я не увидела на нем и следа пудры. У нее были сухие, покрасневшие глаза, как будто бы она плакала, и неряшливые клочковатые волосы. От нее больше не пахло духами, а пахло старыми рубашками, которые долго стирали, а потом гладили подгорелым утюгом.

Но весь странный неприятный вид Натки был только предупрежде-нием появления Аленки. Когда она выглянула из-за Наткиной спины, я вскрикнула. На Аленке было ее хорошенькое серенькое платьице с красной пряжкой на поясе. Ее лицо ничуть не изменилось. Оно по-прежнему казалось мне смешным и веселеньким, но ее правый глаз был заклеен пластырем. А левый, круглый и прозрачный, робко огля-дывал комнату.

Я подошла к ней и тихо спросила:

- Ты что, стала как та девочка Домна? Так же упала и вы

ткнула соломинкой глазик?

- У меня косоглазие, - прошептала Аленка.

- Это как? - тоже шепотом спросила я.

- Это когда один глаз смотрит куда захочет, а не куда я ему прикажу...

- Но почему тебе его заклеили? - не понимала я. - Его что, наказали?

- Нет, - сказала Аленка. - Мне заклеили послушный глаз, а этот оставили, чтобы он смотрел, вертелся по сторонам, а потом - щелк! - и стал нормальным.

Дядя Кирша вдруг повернул голову и ласково посмотрел на Аленку:

- Доченька, у тебя что, глазик заболел?

Аленка подбежала к нему, мелко семеня ногами в красных бо-тинках. Он неумело погладил ее по голове.

- И ты, Леля, тоже подойди!

Но я спряталась за тетю Грушу, а на нее он не смел даже взглянуть.

- Я снова буду вам читать! - строго сказала Натка.

И точно так же, как ее вид, меня поразил ее голос. Раньше ее голос казался мне пышным и смеющимся, и мне было за нее даже немножко неудобно; а сейчас он стал жестким и сухим.

Натка достала из портфеля тетрадь и прочитала:

- "И увидел я, что преимущество мудрости перед глупостью такое же, как преимущество света перед тьмою: у мудрого глаза в голове его, а глупый ходит во тьме..."

- Послушай, Леля, ты мне не почитаешь? - шепотом спросила Аленка и указала на букварь.

Я больше не прятала букварь под ванну, теперь он лежал открыто на столе вместе с библиотечными книгами.