Никоарэ Подкова

Старые охотники рассказывали, что называют диких лошадей тарпанами ногайцы, - это старинное татарское слово, сохранившееся с древней поры, когда орды хана Батыя двинулись на христианский мир. У подножья Алтайских гор водились в те времена дикие кони, называвшиеся тарпанами. Но у тех коней хвосты были, как у ослов, с метелкой на конце, а у этих волос в хвосте ровный, длинный. Ногайцы бьют их на еду, потому как любят жареную конину; а мы выбираем самых резвых и не знающих устали скакунов.

Подобные беседы на привалах были по вкусу Александру, и он допоздна слушал у костра рассказы охотников, пока не начинал клевать носом.

На двенадцатый день после выезда из Больших Лугов всадники гетмана Шаха, выступавшие впереди, остановились на расстоянии полета стрелы от Казак-Бунара - уже в Ногайской степи.

"Бунар" на языке ногайцев означает "колодец". У того колодца уже сделали привал какие-то люди; они лежали на коврах, а поодаль чернокожие слуги торопливо воздвигали шатер со знаком буджакского хана.

Шах обратился к своему спутнику:

- Дед Елисей перед отъездом велел нам остановиться здесь. Либо он один сюда придет, либо с Демир Гиреем. Вижу, прибыл хан - вон стража его вскочила на коней. Слезайте, сынки!

Как только сошли с коней запорожцы Шаха, спешились и ногайцы. Это была дружеская встреча. Шах отстегнул саблю, передал ее своим спутникам и торопливо направился к шатру. Поднялся лежавший около колодца Демир Гирей, стройный молодец с тонкими усиками; смуглое лицо его осветилось радостной улыбкой, засверкали белые зубы. На нем была шелковая одежда без пояса, оружия не видно было, а чалма его с султаном из перьев уперлась прямо в дремучую бороду Елисея Покотило, поднявшегося в это мгновение, точно дух колодца.

Хан Демир произнес несколько слов на татарском языке, среди них Никоарэ услышал свое имя. Тогда и он отдал свой кинжал дьяку Раду и поспешил вслед за Шахом. Демир пристально взглянул на него и, протянув руку, что-то сказал. Покотило перевел его слова:

- Облик твой приятен мне, ты мне по сердцу, гетман Подкова. Я желаю стать твоим другом.

- Демир-хан, - ответил Никоарэ, - узнал я, что у тебя справедливое сердце витязя. Отныне мы друзья.

Молодой хан поклонился первым. Потом поклонились и гетманы; все трое подошли к колодцу и уселись на ковер. Никоарэ посмотрел на этот дорогой бухарский ковер и улыбнулся, взглянув на деда Елисея. Хан рассмеялся, вспомнив приключившийся в его детстве случай в Бахчисарае, и похлопал Покотило по плечу.

Не высокомерные и надменные властители встретились здесь, собрались здесь простые смертные, отбросившие все заботы и чувствовавшие себя только людьми. Взирали на чистое, словно фиалка, небо и радовались мягкому, ласковому дуновению ветерка. Над ними, высоко-высоко, как будто у самого солнца, с жалобным курлыканьем пролетела стая журавлей.

Начался совет.

...Охотникам хана досталась хорошая добыча в Грязях. Запорожцы изловили арканами несколько молодых жеребчиков, из которых получатся редкостные кони. На костре у колодца жарился на углях шашлык из баранины. Четверть часа спустя хан уже был словно ребенок среди взрослых мужей, внимательно следивших за каждым своим словом. Демир приказал достать чубуки с янтарными мундштуками и табак в хрустальной вазе. Дед Петря превозносил его за вкусные яства, но особливо за табак, лучше которого на свете нет. Так пусть скорее расстилают скатерть и приносят на серебряных блюдах жареную баранину, хлеб, кубки с крымским вином, и миндаль, и гранаты, только на прошлой неделе привезенные от великого хана Адиль Гирея.

Коли деду Петре более нравится табак, нежели миндаль, пусть берет себе в дар всю вазу и миндалю сколько захочет.

Демир-хан как будто охмелел, хотя не вкусил еще ни капли знаменитого вина с побережья Черного моря. Он все кланялся гостям, касаясь правой рукой сердца, губ и лба: он счастлив, что по-прежнему царит мир между буджакскими ногайцами и днепровскими запорожцами.

- Сие не пишется на бумаге, а остается в сердце, - переводил Елисей его речи. - И Демир-хан предлагает новые встречи, чтобы лучше договориться друг с другом. И просит Шаха установить рубеж, дабы не было более поводов к ссорам и стычкам. И приглашает гетмана Никоарэ...

При этих словах дед Елисей пристально взглянул на своего ученика и гетмана и закивал головой.

- И приглашаю гетмана Никоарэ Подкову, - говорит Демир-хан, - пусть приезжает на веселый пир, вот сюда, к этому прохладному колодцу и к этой роще, в этот уголок, далекий от мирских невзгод. Жду его не позднее будущей осени, в такое же благоприятное время.

- Коль осеняя погода позволит нам, - улыбается Подкова.

- Позволит, обязательно позволит, - уверенно заявляет Демир-хан. - И поднимаю за тебя чашу воспоминаний.

Лишь тогда молодой хан отпил из чаши с вином.

Сердце застучало в груди Никоарэ.

"Непременно приеду", - мысленно произносит он, взволнованный до глубины души. Выпуклые глаза деда Елисея смотрят на него пристальным, завораживающим взглядом.

И как всегда, странно отдаются в душе Никоарэ речи, которые он обращает к кому-то, сокрытому в тайниках его существа. И хотелось бы освободиться от неразлучного спутника, но слиты они воедино, никуда не уйти от него; вся жизнь его наполнена ядом неумолимой клятвы, и, только выполнив ее, обретет он душевный покой.

Идет беседа. Слова Никоарэ непонятны Демиру, а тот не понимает слов ногайца. Дед Елисей словно заговаривает их и, переводя, примиряет. Как странно бывает в жизни! Мгновенье тому назад все было во тьме неведомого и вдруг, словно свет во мраке, блеснул.

Желтоватый свет над пустынными просторами, шелковый шатер, воздвигнутый по одному слову и знаку, немые служители, Демир, словно на крыльях ветра или мысли, занесенный с далекого берега моря, дед Елисей и "джеамбаш-шах", которые сплетают и расплетают нити этой сказки у Казак-Бунара, - все исчезнет, люди разлетятся в разные стороны, чтобы вновь собраться к началу грядущей осени.

Как медленно тянется время, и все же как грозно надвигается оно, подгоняемое нерушимыми клятвами...

Вот пробил час расставания, впереди иные люди, иные слова, и иным будет все, что видишь вокруг. Никоарэ пристегнул кинжал, сел на коня, отъехал, и скоро вдали на оставленном привале уже виднелся только легкий столб дыма...

Друг ли там остался?

Нет. Остался лишь догоревший костер, и вскоре ветер развеет остывший пепел.

28. ПОСЛАНИЕ ОТ МАТУШКИ ОЛИМПИАДЫ

Покуда гетман скакал к Днепру, окруженный своими спутниками, он понемногу успокоился, просветлел душой. На ночном привале дед Елисей, поворачивая бородатое лицо то к своему ученику Никоарэ, то к Константину Шаху, сказал, что найден след баш-чауш-баша Чигалы.

Словно горячая волна поднялась в душе Никоарэ. Других слов ему не надо было, - последствия этой вести скажутся осенью на будущий год.

Захватив всех своих людей и телеги, брат Иона Водэ возвращался к Черной Стене в сияющие, тихие дни теплой осени. Ехал он на север от привала к привалу, отдаваясь своим неотвязным думам; виды в пути то и дело менялись, как будто стараясь привлечь его внимание своим разнообразием; но Никоарэ лишь изредка пробуждался от глубокого раздумья и дивился красоте природы.

Озера, образовавшиеся вдоль Днепра после августовских дождей, кишмя кишели пернатой дичью, и при приближении людей целые тучи птиц взлетали ввысь с рокотом надвигающейся бури. Из зарослей чертополоха у самой тропки выскакивали зайцы и неторопливо, словно прихрамывая, уходили прыжками по гребню ближнего бугра. Чуть поодаль косой останавливался и, подняв к мордочке передние лапки, оглядывался, а затем снова скакал, спускаясь по ту сторону бугра. Испуганно перебегали косули по лужайкам в прибрежных рощах. Лиса, охотница глухих мест, не показывалась на виду, но шла где-то рядом. А другие искусные охотники парили в вышине, описывая широкие круги и издавая порой пронзительный клич. То были беркуты, перелетные соколы и ястребы, прирученные собратья которых сидели на телегах, дожидаясь, когда их выпустят на степное приволье.