Никоарэ Подкова

- Расскажи государю, каков воин баш-чауш Сафар, - потребовал Агапие.

- Правду скажу твоей милости: добрый воин, а нравом крутой. Нас, служилых, угощал не только посохом, а бывало и саблей. Все по правде я говорил, государь, вот те крест.

Никоарэ Подкова велел подняться из ложбины. Как только они показались на покатой равнине, наврапы понеслись в разные стороны, точно осы из гнезда. Часть их собралась на гребне холма, а основной отряд, тесно сомкнув ряды, не спеша направился к кургану, возвышавшемуся на другом конце равнины.

Дьяк дал деду пояснение:

- Сафар не желает принимать боя.

- Тогда надобно гнать его без устали. На пути поджидают его три наших отряда.

Подкова остановил своего каракового коня.

- Кажется, Сафар дожидается нас, - сказал он, внимательно следя за движениями наврапов. - Они не обнажили сабель. Сюда скачут двое верховых, должно, посланцы.

Они сейчас же догадались, чего добивается Сафар-чауш. Оба посланца остановились в ста шагах, с достоинством поклонились. Один был наврапом, другой - господарским служилым.

Поначалу заговорил турок, а служилый перевел. Потом они застыли.

- Я этого ждал, - прошептал Подкова.

Господарский посланец переводил:

- Баш-чауш Сафар напоминает, что ныне священный день - пятница, а правоверные мусульмане в такой день не проливают крови.

Лэкустенский рыбак шепнул:

- Должно, какая-нибудь турецкая хитрость, государь.

Наврап опять прокричал что-то, и служилый снова перевел:

- Баш-чауш ведает, что имеет дело с витязем, наделенным духом справедливости. Баш-чауш сказал: "Мы не можем принять сейчас боя, пусть его милость подождет до захода солнца, когда дозволено обнажить сабли". И еще говорит баш-чауш, что хорошо бы обеим сторонам не портить людей, а выйти на единоборство. Пусть выйдет кто-либо один из ваших милостей, кто полагается на свою удаль. И пусть померяется с баш-чаушем не саблями, а одной лишь ловкостью, а там уж как бог укажет. Если, как надеется баш-чауш Сафар, он победит, то вольно ему будет захватить голову павшего и уйти, и чтоб никаких помех ваши милости ему не чинили.

По велению Никоарэ Подковы вышел вперед дед Митря Лэкустенский и, выслушав слова господаря, задал несколько вопросов прямо на языке наврапов.

- А не вышло так, что у Сафара-чауша отрезан путь?

- Путь не отрезан, - последовал ответ. - Сафар дожидается подкрепления.

- А мы не желаем ждать, пока укрепится наш недруг.

Ответ был таков:

- Потому-то Сафар-чауш и зовет на единоборство. А коли никто не осмеливается, то погодите до захода солнца. Ваш господин Подкова знает, что единоборство - старый обычай витязей и у христиан и у правоверных.

Дед Петря уже не мог совладать со своим гневом и, наклонившись к Никоарэ, забормотал, что иного закона на войне нет, как обнажить сабли и рубить неверных, пусть затмится им солнечный свет мраком смерти.

Никоарэ подал знак молчать; намеревался он дать совсем иной ответ. Незачем, думал он, жертвовать столькими людьми, глаза которых так дружелюбно и доверчиво устремлены на него. Рэзеши будут ему нужны и по возвращении в страну. Среди них он уже не чувствует себя изгнанником и скитальцем. Лучше дать баш-чаушу ответ, что дозволяется ему отступить.

- Дозволю ему спасти голову, - прошептал он про себя.

Но в то мгновение, когда он собирался передать в искусных словах ответ посланцу, Александру вырвался на коне из толпы окружавших его всадников. Затем осадил скакуна, повернулся с поклоном к Никоарэ и, отстегнув саблю, подал ее своему господину.

- Дозволь, батяня, сразиться с Сафаром, - с твердой решимостью проговорил он.

Лицо его пылало, взгляд, прельщенный призраком великого подвига, сверкал.

Тревожно сжалось сердце Никоарэ. Старший брат видел, что Младыш охвачен опасным, неудержимым возбуждением, уже не раз бросавшим его навстречу грозным бурям.

- Но ведь у тебя нет копья святого Георгия, - попытался отшутиться Никоарэ.

- Батяня, дозволь, - настаивал с гневной хрипотцой в голосе Младыш.

Никоарэ вздохнул, отпуская его движением руки, и только сказал:

- Ликсандру, гляди в оба, Сафар - лукавец.

Младыш пришпорил коня, нащупывая под кафтаном кинжал.

- Останови его, государь, - простонал дед Петря. - Любой из нас может жертвовать собой, но пожалей мальчика.

- "Мальчик" давно стал мужем, - гордо кинул, оборотясь к нему, Александру.

- Поздно, дедушка Петря, - проговорил Никоарэ. - Не забывай, что он был, как и я, твоим учеником. Возложим надежду на его доблесть.

Ближние рэзеши с саблями и копьями наготове следовали тихим шагом за Никоарэ.

Вдали виднелся курган, похожий на громадный муравейник; по одну его сторону встал отряд баш-чауша Сафара. Рэзеши, прискакав туда, сбились в кучу, а затем выстроились по другую сторону кургана.

Сафар спешился и вышел навстречу Младышу. В отряде наврапов раздались удивленные и радостные возгласы:

- Гляди, брат самого Подковы! Красивую голову привезем баш-булук-башу в Галату.

Александру соскочил с коня. Затем, вытянув правую руку, ладонью коснулся правой руки измаильтянина. После этого Сафар-чауш отошел к кургану - к своим наврапам, опустился на корточки и омыл пылью с подножья кургана знаки своего мужества. Оборотился в сторону Мекки и, склонив голову, покрытую тюрбаном, коснулся лбом земли.

Александру ждал, обратив лицо к востоку, и смотрел на курган. От своих ученых наставников в Баре он знал, что в этом еще не разрытом кургане стоит на страже верхом на коне, в кольчуге и с оружием в руках, древний скифский наездник, окруженный верными товарищами.

И Александру низко поклонился этой тени прошлого. Затем он оборотился и поискал еще раз глазами Никоарэ и его спутников. Вставив ногу в стремя, вскочил в седло и загарцевал перед Сафаром, в мгновение ока тоже очутившемся на коне.

Поначалу они помчались вокруг кургана. Сафар преследовал своего противника и вдруг повернул коня. Выскочив навстречу Младышу, он попытался мимоходом ударить его кулаком. Александру склонился вправо, подняв левую ногу со шпорой к смуглому лицу чауша.

Так они преследовали друг друга и, столкнувшись, сшибались плечами; потом закружили на месте, пытаясь выбить один другого из седла.

Вскоре они разъехались тихим шагом в разные стороны, и видно было, что оба тяжело дышат. Сафар старался не показать этого. Младыш раскинул руки, глубоко вдыхая аромат цветов с древнего могильного холма.

Когда они снова бешено кинулись друг на друга из-за кургана, Сафар сорвал с головы тюрбан и спрятал его на груди, а из-за пазухи мгновенно достал кистень со свинцовой головкой. Младыш заметил это и, разом остановив коня, поднял его на дыбы. Сафар, выжидавший удобной минуты, чтобы бросить в него кистень либо ударить наотмашь, тоже вынужден был вздыбить коня. Поднявшись на коротких стременах, искал он противника справа. Но тот, оставив стремя, соскользнул на землю слева и, нанеся удар, принял всю тяжесть тела измаильтянина на острие кинжала. Смертельно раненный, Сафар распростер руки и свалился наземь.

Рэзеши кинулись ловить его коня.

- Не по справедливости это! - раздались крики среди смешавшихся наврапов.

- По справедливости! - отвечали рэзеши Костешт и Олэрен, высоко поднимая кистень убитого. Наврапы и служилые проворно вскочили на коней и пришпорили их. Костештские и олэренские рэзеши тоже вскочили в седла и с гиканьем погнались за ними.

21. ВОСПОМИНАНИЯ О БЕРЕГАХ МОЛДОВЫ

Недалеко от места последнего роздыха в четвертом часу пополудни отряду Никоарэ повстречался капитан Козмуцэ. Он ехал шагом один, держа путь на запад; он уже миновал тенистую ивовую и ольховую рощу, и косые лучи солнца ярко освещали его.

На мгновенье негренский капитан остановил коня, радуясь, что видит вокруг Никоарэ рэзешскую свиту. Грудь его распирала гордость. Пришпорил Козмуцэ коня и мигом очутился близ того человека, коего почитал он своим государем; тут он снова остановился, сдернул с головы кушму и отдал поклон.