Никоарэ Подкова

У пана Копицкого, бывшего войскового капитана, подбородок, щеки и виски были выбриты, как у запорожцев. Седые длинные усы были мелко завиты щипцами. Обрюзгшие бритые щеки обвисли. Вытаращенные его глаза вдруг сощурились, сделались совсем маленькими и так и впились в грамоту, которую посланник Никоарэ Подковы держал двумя пальцами, высоко подняв ее над головой.

Неожиданно появившаяся в окошке голова также нежданно скрылась. И тотчас в дверях показалась фигура славнейшего мужа Могилева. Бывший капитан Тадеуш Копицкий был в два раза выше Козмуцэ и шире его в плечах. Он стремительно протянул свою могучую руку к привезенной грамоте или к возможной подделке, ибо могло быть и так, что мошенник держал в руке обыкновенный листок бумаги и размахивал им плутовства ради.

Капитан Козмуцэ поклонился хозяину дома и осведомился, имеет ли он честь видеть перед собой знаменитого капитана Тадеуша Копицкого.

- Правильно, я самый и есть, - звучным басом прогудел хозяин дома, и рэзеш, опустив грамоту, положил ее на широкую ладонь Тадеуша Копицкого.

Бывший войсковой капитан прочитал написанное сверху, развернул грамоту и проверил печать.

- Ты - капитан Козмуцэ? - резко спросил он.

- Да, это я, - с достоинством отвечал рэзеш.

Пан Тадеуш углубился в чтение грамоты. На миг он поднял глаза и посмотрел на храм Успения, словно беря в свидетели своих мыслей некоего грозного Бога - Бога мести, окруженного вихрями черных туч, потом ударил тыльной стороной левой руки по бумаге, которую держал в правой руке, и погрозил пальцем собравшимся вокруг.

- Ступай за мной, - сказал он посланцу.

Шагая с удивительным для такого грузного и уже немолодого человека проворством, пан Копицкий повел капитана Козмуцэ в комнату, соседнюю с канцелярией.

Он усадил гостя на диван и, придвинув кресло, уселся рядом; затем взглянул опять на распечатанную грамоту и снова хлопнул по ней тыльной стороной левой руки. И вдруг до слуха гонца донесся неожиданно кроткий голос, в котором дрожали слезы:

- ...По божьей воле ставший чужим в вотчине родителей своих... Капитан Козмуцэ, поведай мне все, что знаешь о прибытии друга моего Подковы.

В нескольких словах рэзеш изложил все, что знал.

Пан Тадеуш слушал, облокотившись на стол и подперев щеки ладонями. Он опустил голову, затем медленно поднял ее и пристально взглянул на негренского капитана, прислушиваясь в то же время к гомону собравшегося на улице народа.

- Дорогой гость, - с улыбкой заговорил он. - Завтра у нас в Могилеве будет нешуточное сборище. Весь народ встретит нашего гетмана, когда он проследует через город к своим запорожским друзьям. Какие бы у нас тут ни были распри и неприятности, Подкове ничто не будет помехой. Мы примем все меры.

- Понимаю. Государь решил переправиться завтра.

- Это я уже знаю из привезенной тобою грамоты. А теперь назначим час. Скажи ему: Тадеуш Копицкий ждет гетмана Никоарэ к десяти часам утра.

- Будет исполнено в точности, - заверил рэзеш. - Я немедля ворочусь к государю.

- О, вот ревностный гонец! Но сначала мы с тобою осушим чашу дружбы да посоветуемся о делах, связанных с приходом к нам славного гетмана Никоарэ.

20. МЛАДЫШ-ОТВАЖНЫЙ

Прежде чем вступить на земли селений Костешты и Олэрены, Подкова по совету двух своих провожатых - деда Митри и атамана Агапие - велел сделать еще один привал.

Расстояние до Днестра быстро сокращалось, однако все чаще останавливались на отдых. Навстречу Никоарэ выезжали верховые из сел, ратники обменивались с ним поклонами и добрыми словами; верховые провожали путников до границы своей земли и с холма долго глядели им вслед, до тех пор пока и отъезжавшие и остававшиеся уже не могли различить друг друга в туманной дали. Порядок встреч и проводов устанавливали лэкустяне Митря и Агапие, скакавшие на расстоянии одного перехода впереди Никоарэ. А те, кому лэкустяне передавали весть, спешили дальше к днестровским степным просторам, оповещая родичей и приятелей. Чувствовалось, что происходит нечто необычное: по дорогам беспрестанно скакали всадники и вестники. Дошла весть и до чабанов, охранявших кое-где на обширных равнинах большие отары овец. И по старому обычаю, порожденному бедствиями многих поколений, чабаны огнями оповещали села, расположенные ближе к лесам, о движении отрядов Петру Хромого и ясского баш-чауша [начальник нескольких отрядов чаушей - турецких воинов, состоящих в охране князя] вперед - по дорогам к Липше и назад - к Ваду-Рашкулуй.

В Ваду-Рашкулуй, где немало было собрано господарских служилых и турок, поднялась, должно быть, великая тревога, когда лазутчики принесли известие, что Никоарэ с товарищами идут каким-то неведомым путем. Беглецов поджидали в одном месте, а они оказались далеко от него. Господарские власти почему-то были уверены, что надо расставить сети именно у Ваду-Рашкулуй. Откуда взялась эта обманчивая уверенность? Должно быть, навеяли ее ветры, земля и воображение. В Ваду-Рашкулуй господарским служилым жилось вольготно, в отдыхе и пище их не стесняли, по числу сабель отряд был сильнее других. Теперь он двигался к долине Липши, нащупывая, лавируя, наступая и отступая, и, как видно, не уповал на легкую победу.

Для них было важнее сохранить собственные головы на плечах, нежели доставить в Яссы головы скитальцев. И шли они лишь потому, что их подталкивали турецкие конники, выказывавшие немалую храбрость и высокомерие, как и подобает воинам величайшего и грознейшего падишаха, владыки мира. А высокомерие их прекрасно уживалось с жаждой грабить жителей. Местные рэзеши, огражденные до той поры от боярской алчности, имели немалые стада и отары овец. Они торговали скотом с ляхами, и в Ваду-Рашкулуй поговаривали, что живут те рэзеши зажиточно и наверняка у них немало зарыто горшков со злотыми и талерами.

Чабаны издалека следили за движениями лазутчиков. Заметив их, они зажигали на курганах огни числом поболее количества своих овчарен, и рэзеши считали столбы дыма, понимая, что из степи верные люди дают знать о приближении ворогов. По ночам костры чабанов сверкали звездами на вершинах холмов, и рэзеши на границах своих владений следили, как вспыхивают и гаснут огни, - чабаны то закрывали костры тулупами, то вновь открывали их. Так сообщали они, что на пастбищах тревожно, что псы неспокойны и рвутся с цепи, как при приближении хищных зверей. Тогда в селах увеличивали стражу, и вооруженные отряды выходили в степь, укрываясь в рощах и в балках, где едва струились пересохшие за лето ручьи.

В пятницу Агапие повел атаманов селений Костешты в Олэрены к Никоарэ, остановившемуся в ложбине, окаймленной молодым буковым и березовым лесом. Подкова и его спутники, услышав конский топот, тотчас вдели ногу в стремя. Как только показался Агапие, Никоарэ вскочил на своего каракового коня и натянул поводья. Вскочили в седла и товарищи его.

Агапие вел за собой шестерых рэзешей - старейшин двух селений.

Лэкустенский рыбак обнажил голову и поклонился Никоарэ; остальные шесть всадников последовали его примеру.

- Светлый государь, - проговорил Агапие, и белые зубы его сверкали из-под усов, - вот старейшины двух наших соседних селений, они пожелали быть здесь при проезде своего государя.

- Сердечно рад, - отвечал Подкова, подвигаясь ближе к рэзешам.

Он снял с кудрявой головы кушму. Обычай этот, утвердившийся у запорожцев при встрече гетманов и есаулов со своими преданными воинами, был незнаком молдаванам. А Подкова, видя в эти дни, как сплачивается народ, окружая его любовной заботой, смягчавшей горечь скитаний, испытывал желание поклониться силе земли, братьям Иона Водэ по несчастью. Он был исполнен жалости и горячего желания помочь им. Костештским и олэренским атаманам в самое сердце запал величавый и все же братский взгляд того, кого считали своим князем.

- Здравствуй на многие годы, батюшка. Поскорей возвращайся, - сказал самый старший.

- Подойди к стремени государя, дед Коман, - подтолкнул старика Агапие.