Никоарэ Подкова

Гицэ Ботгрос подошел к нему.

- А за меня не поднимешь кружку, отче?

- Отчего же? Я пью за любого христианина.

- Не так говоришь, отец Василе, - упорствовал Гицэ. - Я спрашиваю твое преподобие, выпьешь ли за меня...

- А почему я должен пить за твою милость?

Священник тоже был навеселе.

- А потому должен ты пить за меня, что ныне совершил я нешуточное дело вместе с этими храбрыми воинами.

- Ладно, батяня Гицэ, я ничего против не говорю; выпью за тебя.

- Не так, не так, отец Василе.

- А как же?

- Выпей за одного меня и пожелай, чтоб свидеться мне, когда захочу, с любушкой своей ненаглядной.

- Батяня Гицэ, - мягко произнес поп Чотикэ, - ты видно, малость захмелел. Коли скажешь, с кем именно мечтаешь ты свидеться, тогда я пожелаю тебе свиданья.

- Не скажу.

- Ну тогда и я не пожелаю тебе.

Гицэ Ботгрос поманил рукой своего приятеля.

- Подойди сюда, дьяк Раду, рассуди нас. Я считал отца Чотикэ братом, да вижу - крепко ошибся. Прошу его, как перед богом, выпить за мое счастье, а он готов продать мою душу дьяволу.

- Зачем ты так говоришь, батяня Ботгрос? - жалобно взмолился отец Чотикэ.

- К тому говорю, что дожди перестали и подарил я кой-кому окорок убитого мною поросенка и знаю, что вечером случится великое происшествие.

- Не пойму никак!

- В другой раз объясню, отец Василе. А теперь прошу тебя посмотри, нет ли в хороводе той, которую я знаю.

- Никого не вижу.

- У тебя глаза помутнели, отец Василе. Желаю тебе здравствовать. А мы с дьяком пойдем по своим делам.

Гицэ Ботгрос осушил кружку и грохнул ее оземь. Затем обнял дьяка за шею и отошел. Они направились к столу, накрытому управительницей Марией на крыльце, отведать ее яств. Но за трапезой задержались они лишь до тех пор, пока солнце не село в тумане за горы. И тотчас же, как закатилось солнце, поднялась над боуренскими кодрами полная луна.

- Пора идти нам на иную охоту, - шепнул Гицэ на ухо дьяку. - Теперь узнаешь тайну, про которую я тебе сказывал. Ежели я ошибся, сбрей мне усы.

Батяню Гицэ "хмель разобрал", как говаривали в деревне Дэвидены, но выпил он в меру. В таком же приятном состоянии пребывал и дьяк Раду.

- Куда же мы путь держим, брат Ботгрос?

- Недалеко - в Мэрджинены, дьяк, к избе атаманши, о которой я говорил тебе. Пойдем со мной - а то как бы не подумала ее милость чего-нибудь такого. Пока будем шагать, луна поднимется на два аршина, село утихнет и люди отойдут ко сну. Кое-где тявкнут псы, а потом и они угомонятся. А ветра-то нет совсем, не шелохнет листочек. Вот мы сейчас с тобой перейдем мостик через Тополевый ручей. Слышишь, как журчит вода? Все огоньки в Мэрджиненах погасли. Только у кумы моей Марги горит свечка - привез я ей свечку из города Романа. Дожидается меня, стало быть. Гм! Поворотим сюда в улочку и зайдем. У калитки петли смазаны жиром моего поросенка - не скрипнут. И пес меня знает. Поди сюда, Тэркуш, пусть дьяк полюбуется, как ты поднимаешь свой хвост, точно флаг.

Батяня Гицэ ударил дубиной в дверь и, затопав у порога, крикнул:

- Кумушка Марга, дома ты?

Ответ донесся не сразу. Может быть, женщина готовилась ко сну и стлала постель.

- Ты здесь, кума? - сызнова спросил Гицэ.

После недолгого молчания из-за двери послышался женский голос.

- Кто там?

- Я, кумушка Марга.

Сухо щелкнул засов, кума отворила дверь; свеча, купленная в городе Романе, осветила сени и дверь в кладовую.

- Заходи, сделай милость. Да ты никак с товарищем.

- Ага. Привел я дьяка, пусть свидетелем будет.

- Да что это ты говоришь, кум Гицэ!... Мне его милость дьяк давно знаком, и нравятся мне его очи.

- Очи? Ну понятно. Очи у него хороши. Не то, что безбровые гляделки, как у некоего попа с рыжей бородой-метелкой.

- Да оставь ты отца Василе в покое, кум Гицэ. Что он тебе сделал? Заходи в дом со своим дружком.

- Зайду. Только прежде желаю поглядеть, сколько у тебя пшеницы в каморе.

- Господи, да ты, кум, видно, хватил лишку у погреба.

- Ровно столько выпил, сколько пристало храброму мужу после удачной охоты. Ну что ж, войдем да и сядем. А почему это у тебя на столе две миски и две ложки?

Атаманша озорно рассмеялась.

- Так я все тебя дожидалась, кум Гицэ. А теперь я поставлю третью миску да пирогов принесу. Тепленькие еще, отведайте.

- Премного благодарны. Пойду сперва погляжу, сколько у тебя мешков пшеницы.

Гицэ вскочил, будто его подбросило пружиной, широко шагнул к порогу. Левой рукой рванул дверь в сени, а правой - схватил из запечья дубину. Распахнул дверь и тут же истошно закричал. Марга, не успев даже пальцем шевельнуть, застыла, как воплощенное недоумение.

- Что же это, кума? - заговорил батяня Гицэ, возвращаясь из сеней и ударяя дубиной сперва в пол, а затем в потолок. - Мы тут сидим, разговоры разговариваем, а у тебя в каморе вор. Я столкнулся с ним лицом к лицу.

- Господи, защити и помилуй! - перекрестилась атаманша.

- Ткнул я его дубинкой и схватил за бороду, да только вор успел открыть дверь и был таков. При луне, сдается, признал я его.

Марга закрыла глаза ладонями.

- Показалось мне, будто прошмыгнул за дверь отец Чотикэ, - продолжал Гицэ, не выказывая гнева. - Да открой же свои очи, кума Марга. Ох, карие очи, что были так любы мне! Погляди же, какой клок волос в моей левой руке. Такого рыжего и жесткого волоса во всем селе не сыщешь, кроме как у отца Василе. Кума Марга, уж лучше съесть мне сегодня не бедное поросячье сердце, а волчье, чтобы завыть волком и разорвать тебя клыками. Хорошо мы с тобой ладили и хранили в сердце драгоценный клад, а теперь вижу - ты, атаманша, обманщица.

Нет, недаром куму Маргу звали атаманшей. Она подняла глаза и без страха взглянула на Гицэ Ботгроса.

- Гицэ, - ясным голосом молвила она, - свидетелем мне дьяк и Господь Бог. Клянусь, ни сном ни духом не виновата, не ведала о попе, как не ведаю смертного часа своего. Может быть, воротившись пьяным с охотничьего пира, забрался он потихоньку в камору, чтобы напугать меня. Как же это можно, чтобы я путалась с попом и обижала матушку попадью? А кто помогает мне вспахать землицу, посеять, хлеб убрать? Не кум ли Гицэ мне подсобляет? Разве может так помогать мне поп на глазах у всей деревни, у моей замужней дочери Иляны и зятя Тудосе? Вот тебе крест, не виновата я. Ну вот, поклялась - а теперь хоть режь меня. Правда, вчера утром на крыльце у Йоргу ты все посматривал на меня, а я глядела в другую сторону. Так ты ведь не переступал порога моего дома двенадцать вечеров, а бабы умеют отплатить тем, кто их забывает.

Ботгрос покачал головой и обратил печальный взор к другу.

- Что же мне делать с этим клоком волос, дьяк Раду?

- Брось его в огонь, друг Гицэ. Показал ты себя храбрецом, так разом пореши и давай теперь забудь обо всем докучном. Поедим пирогов и пожелаем атаманше Марге спокойной ночи. Проводи меня до двора мазыла - третью смену мне стоять на страже, а там уж сам знаешь, как тебе быть.

Над мэрджиненскими садами стояла тишина, пели соловьи.

Гицэ Ботгрос еле слышно сказал:

- Глядят теперь влюбленные на звезды, слушают соловьев и молчат.

А немного погодя глухо раздался его голос:

Накажи вас Бог,

Ночи лунные,

Из-за вас-то я

Сгубил молодость.

Безумные слова эти рождались у него мгновенно, точно искры души; взволнованный, он пробормотал их и забыл.

И только дьяку довелось однажды вспомнить о них.

10. НИКОАРЭ ПОДКОВА И ГРЕЗЫ ИЛИНКИ

Меняя на десятый день перевязку раненому, матушка Олимпиада увидела, что в ее снадобьях уже нет нужды. Она прикрыла затянувшуюся рану легкой льняной повязкой и ласково потрепала Никоарэ по плечу высохшей рукой.

- Теперь ты мой крестник, государь, - молвила целительница. - Желаю тебе как можно скорей войти в прежнюю силу.

Потом поцеловала руку с государевым перстнем.