Золотой капкан

- Так узнавай!

- Для этого следует изучить месторождение касситерита, провести лабораторные анализы, собрать тонны промышленных проб. Нужна большая работа.

Красюк приподнялся озлобленный.

- Так чего ты мне голову дуришь?

- Это правда, Юра. Ты ждешь готовенького, но готовый продукт создается только общими усилиями... Вот в этом суть всего эгоистического и преступного - жизнь за счет готового продукта, созданного обществом.

Сизов лег, закинул руки за голову. Молчать было невмоготу, и он заговорил на отвлеченную тему. Только чтобы не думать о золотом водопаде.

- В мире, переполненном благами, кое-кому кажется, что блага эти существуют сами по себе, независимо ни от кого. И потому эти люди считают себя вправе хватать все, что им хочется, ничего не давая взамен. Но общество потому и общество, что каждый его член не только потребитель, но и производитель, создатель. Эгоисты же хотят только потреблять. Как крысы, они готовы жить объедками с большого общественного стола, но только не работать, не производить, не отдавать...

Красюк слушал, накачивая себя злостью. Когда на суде почти то же самое говорил прокурор, он терпел - прокурору так полагается, ему за это деньги платят. Но когда свой брат зэк начинает мораль читать...

Красюк вдруг подумал, что Сизов хоть и зэк, но "своим братом" его никак не назовешь, другой он, совсем другой. Чужой. Этот не пойдет на все ради тебя, ему сначала надо знать, что ты за человек.

- Заткнись! - обозлился Красюк. - Нотации и в колонии надоели.

- А это не нотации, - все так же задумчиво сказал Сизов. - Это правда. Тебе вот золотишко покоя не дает, а по мне хоть бы его и вовсе не было. Не совсем, конечно. Но золото для меня такое же ископаемое, как олово, что в касситерите, как уголь, железо, медь. В этих местах недра столь богаты, что дух захватывает. Еще Ломоносов предвидел: "Российское могущество будет прирастать Сибирью". Сейчас много рук тянется к нашим богатствам. Часто это руки хапуг. Но настанет время, и придут сюда другие люди...

- Зэки, - ехидно подсказал Красюк.

- И встанут тут города, пролягут железные дороги...

- Стройки коммунизма?

- Далась тебе эта рыночная пропаганда, - спокойно возразил Сизов. Просто стройки. Жизнь не может не развиваться. И представь себе: на этом самом месте, вот тут, на берегу озера - набережная, а на ней - ребятишки. И люди будут приходить сюда, любоваться озером...

Красюк слушал и дивился. Задремывал. Чудилось ему, что идет он по широкой набережной, а за озером не сопки, а горы из чистого золота, бери не хочу. Красюк побежал к горе, чтобы набить карманы дармовым золотишком, но тут откуда-то вывернулся Сизов, погрозил пальцем, как нашкодившему школьнику: "А что ты сделал для общества?" Красюк оттолкнул его, но тут навстречу ему вышел Дубов, сказал с хитрой подначкой: "Шаг влево, шаг вправо - считается побег..." Красюк решил, что лучше всего сыграть под дурачка, и заканючил, что не виноват, что заблудился. Но Дубов вдруг поднял обе руки и заревел страшно, по-медвежьи...

Красюк вскочил с противной дрожью во всем теле. Ночь была темная, как вчера, ни луны, ни звезд. Сизов суетился возле костра, валил в огонь охапки сучьев. А за черной стеной леса, совсем близко свирепо ревел медведь, скрипел когтями, драл сухую кору.

- Повадился, - сказал Сизов. - Теперь не отстанет.

- Чего ему надо?

- Поди пойми. Может, нашего кабана учуял, а может, просто хулиганит.

- Уходить надо.

- Не получится, если уж повадился. За нами пойдет.

- Чего ж делать-то?

- Одно остается - напугать.

Они кричали и вместе, и по отдельности, сердито и уверенно кричали, чтобы не выказать голосом страха: звери отлично понимают, когда их боятся. Но медведя эти крики не очень пугали. Пошумев, он сам по себе затих, исчез, не показавшись на опушке.

- Чем его напугаешь?

- Утром придумаем. Спи пока.

- А если он снова?

- Не придет. Похулиганил, и довольно. Медведь свою норму знает.

Утром они осмотрели лес, нашли исцарапанную медведем сосну. Медведь был громадный, до верхних царапин даже высокий Красюк рукой не доставал.

- Разве его напугаешь?

- А как говорил гражданин Дубов? Нет человека, к которому нельзя было бы подобрать ключик.

- Так то - человека.

- Попробуем применить это к медведю. Главное - его ошеломить. Если догадается о засаде - не испугается. Неожиданность - вот что нужно. Скажем, только он начал дерево царапать, а тут ему колом по башке...

- Ха! Кто его будет стеречь с этим колом?..

- Погоди, кажется, придумал, - сказал Сизов, осматривая сосну. Подсади-ка меня. И кинь веревку.

Он привязал веревку к концу длинного сука, затем принялся подрубать его. Дорубив до середины, спрыгнул на землю.

- Что удумал? - спросил Красюк.

- Сейчас поймешь.

Сизов потянул за веревку и надломил сук так, что он расщепился вдоль.

- Теперь вот что сделаем: привяжем камень побольше, подтянем его, захлестнем веревку вокруг ветки, проденем конец в расщепленное место, чтоб зажало.

- Ну и что?

- Если потянуть за надломленную ветку, конец веревки выскользнет, веревка раскрутится, и камень упадет.

- Ну и что? - снова спросил Красюк.

- Как только медведь начнет царапать сосну, мы потянем за ветку. Камень свалится ему на голову, с ним случится медвежья болезнь, он убежит и больше не вернется. Верное средство.

- Медвежья болезнь?

- Не слыхал? Другими словами, медведь наложит в штаны.

- Как бы нам не наложить. Хотел бы я знать, кто потянет за ветку.

- Если ты боишься, то я это сделаю. Отойду сколько можно с этой вот привязанной к ветке веревкой и буду ждать.

- А если он тебя найдет?

- Думаешь, он нас возле костра найти не мог? Боялся.

- Не нравится мне это.

- А ты всегда делаешь только то, что нравится?

- Давай хоть вместе затаимся.

Этого Сизов не ожидал. Что-то, видно, надломилось в Красюке, если заговорил о товариществе.

- Нет, Юра, вдвоем затаиться труднее. Ты, как вчера, спи на своем месте.

Но Красюк в эту ночь уснуть не мог. Полежал на ветках, от комаров голову телогрейкой, прислушиваясь. Тайга, как обычно, шуршала, стрекотала, вскрикивала разными голосами. Громче всех хохотал филин. И казалось Красюку, что филин хохочет над ним, запутавшимся в тайге, как и в жизни. В этой ночной угрюмости леса, наедине с самим собой, вдруг подумалось, что никогда не быть ему богатым. Даже если вынесет из тайги и продаст золото, то быстро спустит деньги, какие бы они ни были. Не умел он копить их, даже просто хранить не умел, это он знал за собой совершенно точно. И, уж конечно, не будет веселья. Какое веселье, когда за спиной побег. Рано или поздно поймают, и опять - пайка на лесоповале. И не на таком вольготном, как было.