Страница 3 из 15
Снова повздыхали, уставившись на стену. Там увидели привычное: юркие тараканы спускались с потолка, как всегда, когда прогревалась изба. К утру, лишь начнут промерзать стены, они пустятся обратно. Знакомая картина навела Илью на размышление:
– Вот, невелика тварь, а тоже ищет, где лучше!
– Уйду из Выбутина! Вот те крест уйду! – неожиданно воскликнул Тишка Верховой, возбужденно крутя бородку. Случайное замечание Ильи совпало с его затаенной мечтой. – Надел продам и подамся счастье искать!
– А покупщика найдешь?
– Найду!
– Вряд ли, – усомнился староста. – Ведь надобно за тебя внести и порядное и похоромное,[9] сочти-ка… А впрочем, вас с бабой двое, може и уйдешь!
– А земля? – спросил Ляпун.
– Что земля?
– Батька твой распахивал деревню,[10] ты забыл? Пни корчевал, аж кожа на спине лопалась, да вдвоем с маткой с поля волок! Забыл?
– Вот только что пашня… оно, конечно… – забормотал Тишка и смолк.
– То-то и оно! – победоносно махнул рукой Ляпун. – А они то знают и из нашего брата последнее выжимают…
Избу внезапно охватил мрак. Афимья, заслушавшись мужичьих речей, недоглядела за лучиной. Пришлось доставать угли из печи, вздувать огонь. Илья мягко пожурил жену:
– А ты, баба, позорчее досматривай!
Афимья поклонилась в пояс:
– Прощенья прошу, гостеньки дорогие!
– Что я еще скажу! – вспомнил Илья. – Говорят монахи, придет к ним с весны артель каменную церковь ставить.
Лица мужиков омрачились.
– Не было печали… – прошептал Егор Дубов. – Старых мало?
– Изветшали, вишь, того гляди обвалятся…
– Эх, – безнадежно махнул рукой староста, – теперь пойдет! То ли будем, то ли не будем сеять этот год. Уж я знаю, подводами замучают: кирпич вози, лес вози…
– Вот оно, мужицкое житье: как вставай, так за вытье! – произнес Ляпун и, кряхтя, поднялся с лавки. – Прощевайте, дорогие соседушки!
Он шагнул к двери, за ним Егор с Тишкой.
– Милости просим нас не забывать! – кланялись хозяева.
С этого вечера выздоровление Андрюши пошло быстро. Понемногу он начал ходить по избе, с трудом держа на плечах большую, не по возрасту, голову с высоким выпуклым лбом.
Ребята смеялись на Андрюшей: не голова – котел!
– Голова, вишь, к богатырю метила, а к тебе попала!
– А может, я богатырь и есть? – спрашивал Афимью тонким голоском маленький Андрюша.
Мать горько усмехалась:
– Богатыри, сынок, ведутся не от нашего порождения, а от княжьего да боярского…
Вот за эту-то несоразмерную свою голову Андрюша еще в раннем детстве получил прозвище Голован.
Большую Андрюшину голову покрывали густые темные вихры. С непокорными волосами сына Афимья не могла справиться. Немало масла извела – и всё без пользы. Прохожая странница посоветовала:
– А ты двенадцать вечеров подряд медвежий жир втирай: мягчит, родимая!
Но и медвежий жир, не переводившийся в доме охотника, не помог.
Глава III
Первые труды
Когда Андрюша почувствовал, что руки его окрепли, он сказал:
– Мамынька, дай доску – рисовать стану.
Афимья уронила радостную слезу.
– Уж коли рисовать берешься, значит и вправду на поправку пошло…
Дарование Андрюши Ильина проявилось рано.
Мальчик видел красоту там, где другие равнодушно проходили мимо. Андрюша собирал вырезанные лапчатые листья клена, опавшие осенью: он выкладывал из них красивые узоры. Игра солнечных пятен на лужайке под старым дубом заставляла Андрюшу забывать всё на свете. Как зачарованный стоял он и смотрел, смотрел…
Родители ходили к обедне в Спасо-Мирожский монастырь. Андрюша уставал за долгой и скучной церковной службой; он уходил на кладбище срисовывать каменные надгробия.
Удачные рисунки отец сберегал. Лучший плотник в окрестностях Пскова, Илья Большой вырезал на досках любые узоры, деревянными кружевами украшал карнизы крыш, ворота, наличники окон. Искусство сына он понимал и ценил.
Когда Андрюше исполнилось десять лет, отец стал брать его на работу.
– Приучайся, сынок! Мы, плотники, как дятлы, век по дереву постукиваем…
Мальчик полюбил ранние выходы из дому. Весело было шагать по скрипучему снегу за высоким, сильным отцом, приятно ощупывать заткнутый за пояс, как у заправского плотника, топорик…
Мышцы у Андрюши окрепли, развился глазомер, рука привыкла отесывать бревно точно, по нитке.
Больше всего любил мальчик крыть с отцом крыши. Ему нравились смешные плотничьи слова, которым раньше придавал он совсем иной смысл.
Бык на селе большой, рыжий, злой; не раз мальчишки спасались от него за заборами. А тятька ставит «быки» на сруб, врубая один конец в «подкуретник» – верхнее бревно стены, а другой в «князевую слегу» – венчающий брус крыши.
Еще занятнее называл отец крайние стропила крыши: «курицы». Длинный брус курицы внизу заканчивался изогнутым корнем, предназначенным поддерживать водосток.
– Тятенька, корень мне обтесывать! – всегда договаривался Андрюша.
Отец давал ему волю. Плотно сжав губы, почти не мигая, мальчик всматривался в очертания корня. В такие мгновения он не видел окружающее. И чудилось ему, что из дерева проступает невиданная птичья голова или морда страшного зверя…
– Поймал! Поймал тебя! – торжествующе вскрикивал Андрюша и начинал работать.
Илья дивился его неистощимой изобретательности. Андрюша не повторялся: всегда новые изображения выходили из-под его рук. Деревенские мальчишки, Андрюшины приятели, теснились вокруг резчика, с восторгом наблюдая рождение причудливой головы.
На быки и курицы, схваченные поперечинами, наколачивался золотисто-желтый, пахнущий смолой тес; чтобы не сорвало его ветром, тес прижимался по верхнему ребру крыши «охлупнем»
Тут опять работа Андрюше: корневище охлупня обделывалось в форме конской головы. Так родилось выражение «конек крыши».
В окрестности знали и уважали Андрюшу Ильина не только ребята, но и взрослые.
– Золотые руки! – говорили о маленьком работнике.
Плотник Илья Большой был страстный охотник. Бывало крепился мужик и два и три месяца, исправно ходил в монастырь на работу, но становился все угрюмей, неразговорчивей. Тогда и монастырский келарь[11] Авраам и семейные знали: скоро Илья сбежит в лес.
Он уходил тайком, до рассвета, заготовив нужный припас с вечера. Афимья, притаившись на печке, с улыбкой слушала, как муж бесшумно движется во мраке, собирает пожитки, достает из-под печки топор, подвязывает на спину сумку. Но боже упаси пошевелиться, показать Илье, что она не спит. Он яростно швырял топор под печку, закидывал куда попало котомку и целый день ходил чернее тучи.
Илья верил, что только тогда охота будет удачной, если удастся убраться из дому незаметно и до самого леса никто не попадется на дороге.
Дней пять, а то и больше Илья пропадал в лесу и возвращался с богатой добычей: то тащил медвежьи окорока, завернутые в косматую шкуру, то привозил на самодельных салазках тушу лося. Белок и горностаев, чтобы не портить шкурок, бил Илья стрелой в глаз.
Илья приходил домой веселый, оживленный, разговорчивый.
– Отвел душеньку! – посмеивался он над своей неуемной страстью. – Ах, и до чего хорошо в лесу! Век бы оттуда не вышел…
Из охотничьих трофеев Ильи львиная доля доставалась игумену Паисию и келарю Аврааму; поэтому монастырское начальство снисходительно относилось к исчезновениям Ильи.
Оброк Илья отрабатывал натурой: в монастыре довольно находилось дел по плотничьей части. А если у монахов делать было нечего, рачительный келарь отпускал Илью на заработки в соседние деревни, за что плотнику опять приходилось платить.
9
Порядное – налог, взимавшийся с покупателя в зависимости от земли и угодий; похоромное – налог с продавца.
10
Деревней в старину называли и пашню («деревня» происходит от слова «дерево»; чтобы поставить деревню, надо было вырубить деревья).
11
Келарь – помощник игумена, ведавший хозяйством монастыря.