Страница 92 из 96
- Летом я торгую блеснами с тройниками, - сказал Ланге. - А зимой блесны не нужны... - Он погладил руку об руку и улыбнулся. - Блесны - тонкое дело, у меня секрет, чтобы не перекалить крючки.
Он ютился вместе с женой в землянке-каюте у старого десятника и хотел бы переселиться в хорошее жилище.
- А ваши сыновья? - спросил Москаль.
- Об их судьбе мне ничего не известно, - ответил Ланге. - Если живы, то в тюрьме либо за морем... Но вам нужны специалисты, верно? - Ланге снова улыбнулся. - У меня есть способ, как вместо хлопчатобумажной изоляционной ленты использовать обычную бумагу, берите хоть из архивов, я знаю способ пропитки специальным составом... Не сомневайтесь, у меня голова еще варит!
Москаль подумал, как Рылов отнесется к назначению Ланге на рудник, и нахмурился. Анна Дионисовна поторопилась, позвав инженера. Тот - не наш человек. Рылов и разговаривать не захочет.
- Я на руднике с японской, - просительно вымолвил Ланге. - Есть образование, опыт, культура. Вам это не нужно? - Должно быть, он уже понял, что его не позовут, и повернулся к Анне Дионисовне, чуть заметно покачав головой, как будто говорил, что не в претензии, тут ничего не поделаешь.
Он ушел, и Москаль стал ворчать, что Анна Дионисовна ставит его в глупое положение.
Она этого не ожидала. В Ланге она видела часть собственной жизни, разрубленной надвое и долженствующей когда-нибудь залечить страшную рану. Она знала, что думает супруг, почему колеблется. Война! Враги! Корни старого не отрублены!
Москаль хотел остановить ее, чтобы она не довела спор до оскорбления, ибо в глубине их отношений были объединяющие и разъединяющие начала. Однако остановить Анну Дионисовну было трудно. Раньше она избегала обвинять его в гибели Макария и разрушении хутора, словно смирясь с этим во имя продолжающейся жизни; теперь же, хотя и удержалась от прямого обвинения, сказала, что не будет терпеть неутихающей разорительной вражды.
- Я знаю твои думки. Кого ты боишься? - спросила она. - Рылова боишься? Темных людей, что вечно завидовали умным?
Москаль отмалчивался, ждал, покуда она выговорится.
Анна Дионисовна ходила в рудничный клуб, читала лекции "Гигиена и происхождение человека", "Венерология, охрана материнства и младенчества", "Великий русский поэт Пушкин".
- Я с детства помню, - говорила собравшимся женщинам Анна Дионисовна "Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет, он бежит себе в волнах на раздутых парусах..." Кто из вас знает стихи Пушкина?
Женщины молча смотрели на нее, никто не знал. Анна Дионисовна была поражена. Насколько тонок оказался слой! А что под ним? Молчание.
Анна Дионисовна читала стихи, и в глазах ее стояли слезы.
От нее передавалось женщинам что-то обновляющее и сильное, как будто она верила, что стихами утолит их голод. Они слушали и жалели Анну Дионисовну.
Вскоре Москаль провел в этом клубе шахтерское собрание и убедил начинать восстановление рудника, а Советская власть, пообещал он, окрепнув, потом расплатится за труд. Он был рад, и Анна Дионисовна видела в нем торжество духа.
На следующий день Москаля вызвал Рылов: оказалось, что в ответ на григоровское собрание на центральной электростанции объявили забастовку. Из-за этого Рылов обвинил Москаля в самоуправстве. И хотя забастовку удалось в тот же день пресечь, отношения между ними нарушились. Два товарища, два члена партии вдруг ощутили, что они по-разному смотрят на жизнь, и объединяющее их прошлое уже не может выручить.
Даже чтение Анной Дионисовной Пушкина вызвало рыловское осуждение. Москаль пригласил Викентия Михайловича в гости, чтобы объясниться и помириться, но примирения не вышло.
- И этот Пушкин! - сказал Рылов. - Зачем? Он нам не нужен! Мы построим новую культуру! - И желтоватый высохший кулак висевшей на косынке руки нервно сжался.
- А кого же ты дашь вместо Пушкина? - спросил Москаль. - Кому велишь стать национальным гением?
Рылов сразу ответил заученно, что царская история и культура нам не указ, что она создавалась рабами для закабаления народа и пусть с нею возятся недобитые белогвардейцы. И стало видно, что Викентий Михайлович по-прежнему настроен воевать, словно его окружает не социалистическая действительность, а бывшая империя.
- Что Пушкин? Он ведь выступал против польского восстания, - сказал Рылов. - Дворянин! - И по-видимому, вспомнив, что Анна Дионисовна принадлежит к этому никчемному классу, сказал: - А тебя, Иван Платонович, я всегда считал верным товарищем. Теперь же думаю, тебя пора называть не товарищем, а гражданином.
Он употребил "гражданина" в новомодном широком смысле, появившемся вместе с излом.
- Все мы граждане, - миролюбиво ответил ему Москаль. - Надо привыкать к переменам.
Рылов кивнул, его глаза сузились.
Москаль, не замечая, что гость вот-вот взорвется, стал рассуждать об особенностях момента, вспомнил и речь Ленина на десятом съезде партии, и амнистию белогвардейцам.
Рылов отвернулся от него, улыбнулся Анне Дионисовне, как будто хотел спросить: что происходит с Иваном Платоновичем?
- Что сказал Ильич? - спросил Москаль и ответил: - Ильич сказал, что у нас твердый аппарат. Но не надо твердость превращать в закостенелость... Мы думали - пойдет по прямой, а оно идет зигзагами.
Он расправил вислые могучие плечи и даже с неким вызовом поглядел на своего начальника, перед которым всегда отступал в тень.
Когда Рылов ушел, он вспомнил о невероятном падении Андрея Никитича Шульженко, бывшего председателя коллегии правления горной промышленности Украинской республики. Шульженко недавно осужден на три года. Ему двадцать девять лет, беспартийный, родом из Донецкого бассейна. Имеет боевые заслуги на красных фронтах...
- А что с Шульженко? - спросила Анна Дионисовна-Ты раньше не рассказывал...
Москаль оглянулся на дверь и, велев сохранить все в тайне, поведал, как Шульженко получил в Главном управлении горной промышленности в ВСНХ 550 миллионов рублей для расплаты с шахтерами и рабочими Югостали и прокутил все деньги.
Анна Дионисовна возмутилась. Ей казалось невероятным преступление безупречного начальника. Она не понимала, как это могло произойти?
- Это обратная сторона Рылова - сказал Москаль. - Тот же блин, да на другой стороне... Растерялся. Может быть, увидал кругом жизнь веселую, легкую и решил дать себе передышку. Раз политика зигзагом, то и я зигзагом!
Анна Дионисовна забеспокоилась, не навредит ли Рылов ее мужу, ведь Рылов решительный и бесцеремонный, жалеть не станет. Как когда-то не захотел быть обязанным ей за спасение, так и нынче не вспомнит былую дружбу с Иваном Платоновичем!
Перед ее глазами промелькнули страшные дни. Неужели этому нет конца?
- Что за человек! - воскликнула она. - Не зови его больше к нам.
- Он мой товарищ, как не звать, - ответил Москаль. - Он растерялся...
Но по его голосу Анна Дионисовна ощутила, что он не знает, чего дальше ждать от Викентия Михайловича.
- И еще ненависть к Пушкину! - добавила она.
- Это у него довоенное, - вздохнул Москаль, ему, наверное, было досадно. - С той поры, когда мы боролись с царским режимом... Ну что ты обвиняешь его? Разве убавится от Пушкина? Читай свои лекции. Все будет хорошо.
- От Пушкина не убавится, но как без него бороться с невежеством? спросила она. - Тогда от нас убавится.
- Ладно! Пушкин, Пушкин... - сказал Москаль. - Пушкин это как... Я не знаю, как тебе объяснить... Как знамя, что ли. Сытых, богатых...
- Разве вы не хотите, чтобы народ стал сытым и богатыми. - возразила Анна Дионисовна. - Не отдавайте никому нашего великого поэта... Твой Рылов ограниченный несчастный человек. Он пошел бы и на самосожжение, лишь бы не менять раз и навсегда усвоенные истины.
Москалю было неприятно слушать ее, и он стал уходить от разговора.
- Кстати, - сказал Иван Платонович. - Пойду-ка я в домком, надо похлопотать за григоровского управляющего... Он не прочь работать, но ему нужна квартира.