Генерал Самсонов

- Можно идти налегке, без обозов, - еще суше сказал Жилинский. - Ты в Туркестане оторвался от европейского театра, привык по-азиатски медленно...

- Медленно или как там еще, только мы неисправимы, методическая работа нам не по сердцу. Наш любимый герой - "навались, братцы!" - Самсонов явно возражал и дальше собирался возражать.

Он еще не понял, кто здесь главнокомандующий армиями фронта, и мыслил себя независимым туркестанским генерал-губернатором.

- Русские любят раздоры, - ледяным тоном сказал Жилинский. - Если вы, господин генерал, в прошлом достигали славы, не исполняя приказаний начальства, то нынче это следует отбросить. И только глубоко уважая и ценя вас, я допускаю между нами отношения старой дружбы. Но не надо ими злоупотреблять.

Он отчитывал Александра Васильевича, даже припомнил случай под Ляояном, когда Самсонов не отступил согласно приказу в августе девятьсот четвертого года, держался у станции Янтай-копи со своей дивизией целых два дня, благодаря чему три корпуса имели возможность отступить беспрепятственно по Мандаринской дороге. За тот бой Самсонов получил орден святого Георгия четвертой степени. Упрек в неисполнении приказаний был горек. Неожиданно помог Орановский, который тоже был под Ляояном:

- Яков Григорьевич! Александр Васильевич еще должен поработать в оперативном отделе, войти в обстановку.

- Ну, разумеется, - согласился Жилинский. - Чтобы потом нам не говорил - "Навались, братцы". Мы должны разбить Германию, спасти Францию, и мы выполним наш долг.

* * *

В тот же день Самсонов познакомился со своим начальником штаба Постовским и генерал-квартирмейстером Филимоновым.

От Постовского веяло нервной энергией, строптивостью и нестойкостью. В штабе Варшавского округа он имел прозвище "бешеный мулла", - не за облик, а за натуру.

Маленького роста, стриженный под бобрик, Филимонов помалкивал, крепко сжав узкогубый рот. А Постовский горячо разносил план Жилинского.

- Это просто фантастическое гуляние вокруг Мазурских озер, а не стратегическая операция! - заявил Петр Иванович и повторил самсоновскую догадку о возможном фланговом ударе немцев с фронта Алленштейн - Лаутенбург.

- Вы знаете, Александр Васильевич, - продолжал Постовский. - Еще в одиннадцатом году мы агентурным путем добыли сведения о военной игре германского генштаба. Они уже разыгрывали наше наступление в Восточную Пруссию. На наш удар в сторону Мазурских озер, они отвечают ударом в наш левый фланг и тыл из района Остероде, Дейч-Эйлау.

- Жилинский знает? - спросил Самсонов.

- Яков Григорьевич все знает, - ответил Постовский. - У него другая точка зрения.

- Черт побери! - рыкнул Самсонов. - К чему же это приведет? По директиве фронта мы должны окружать германские силы, как будто они останутся неподвижны в течение всей операции. Но так не получится.

Постовский наклонил набок голову и заметил:

- "Вейротер думал, что моя армия останется неподвижной, как верстовые столбы на дорогах". Это Наполеон после Аустерлица.

- А что вы думаете о директиве? - спросил Самсонов.

- Честно?

На это Самсонов не ответил. Ему не хватало воздуха, он шумно дышал.

- Нарушено основное требование стратегии: у нас мало сил в направлении главного удара, - неуверенно сказал Постовский. - Вы согласны?

Снова промолчал Самсонов.

- У нас открытый левый фланг, - продолжал Постовский. - Это крайне опасно. Мы должны соединиться с первой армией, но в директиве нет указаний на время и район установления связи армий. Это не может не вызывать тревоги...

- "Не может не вызывать"! - гневно воскликнул Самсонов. - Да, это почти исключает взаимодействие армий! Вы говорили об этом Орановскому?

Постовский вытянулся, напряженно глядел сквозь пенсне на Самсонова, как будто потеряв дар речи.

- Орановскому говорили? - повторил Александр Васильевич.

- Только в общем, - признался Постовский. - Директиву не принято обсуждать. Но, полагаю, нам надо довести наши соображения...

Стало видно, что начальник штаба армии в обстановке разбирается, но лишен начальственной воли, робок, несмотря на свою нервную энергию, и поэтому едва ли надежен. Что же делать?

- У вас есть дополнения? - обратился к Филимонову.

- Срок перехода в наступление выбран чрезмерно поспешный, - почти зло сказал генерал-квартирмейстер. - Придется войскам идти без обозов третьего разряда и тыловых учреждений.

Значит, наступать надо было налегке, впроголодь, с малым запасом снарядов. Снова заводилось вечное русское правило - не жалеть людей.

Что же это? Неужели не готовы к войне? Но не может этого быть!

И верил и не верил Самсонов, что не может этого быть, надеялся на то, что Жилинский, блестящий, первенствующий во всем с юных лет Яков Григорьевич сумеет поправить свою неловкую директиву.

- Подготовьте записку, вечером буду докладывать главнокомандующему, распорядился Самсонов.

- Но он знает... - заметил Постовский, явно считая замысел безнадежным.

- Выработайте наши предложения, - спокойно повторил Самсонов. Смотрите правде в глаза.

* * *

Слава богу, хоть прибыл полковник Крымов. Самсонов встретил его возле дворца и обнял на радостях. Единственный близкий!

Крымов с дороги выглядел усталым, под глазами - отеки. На нем был свежий форменный китель с залежалыми складками, сапоги не очень блестели. И было видно, несмотря на гордый значок Академии Генштаба, что полковник армейский служака по духу.

Самсонов велел своему адъютанту взять чемодан Крымова, а полковнику поручил идти к Постовскому и заняться подготовкой записки, вернее сказать подстегивать. Правда, о подстегивании Самсонов не говорил, Крымов и так поймет.

В автомобиле Александр Васильевич подумал, что Крымов, наверное, хотел бы сперва умыться в гостинице и пообедать, но не намеревался сочувствовать полковнику. Что ж, война, надо готовиться, работать, чтобы потом не наваливать телами братских могил. Автомобиль поехал, и Варшава с ее гонором, красотой и славянской безалаберностью напомнила Александру Васильевичу холостяцкую молодость. Он отвлекся, читая вывески на русском и польском.

Европой веяло на каждом шагу в бывшей столице царства Польского. Вместо нашей ломовой мостовой - асфальт. И всюду бритые гладкие физиономии, а не бороды, и кавярни-цукерни на каждом шагу. И даже огромный православный собор возле Саксонского дворца, сияющий золотыми куполами с византийским лукавством, не снижал, а лишь подчеркивал впечатление Европы. Беломраморный Ян Собесский на коне, попирающий турка, до сих пор звучал в душе Самсонова на пути от Лазенок до "Европейской".

Тридцатиоднолетним подполковником, штаб-офицером для особых поручений при командующем округом - вот кем был в эти минуты Александр Васильевич. Тогда Гурко любил проводить военные игры и учения, и один старик, не смогши ответить на его вопрос, просто сказал, что ляжет костьми на поле брани, но Гурко высмеял его, заметив, что России нужны не кости, а победы... А прекрасные полячки, Александр Васильевич? По одной ты сильно страдал, не любила она русских и не скрывала этого, и ее серо-голубые глаза... Ну чего вспоминать! Было и быльем поросло. И все-таки дальше вспоминалось серо-голубые глаза манили, говорили о кохании, да только не суждено было переступить ни разделов Польши, ни взятия Суворовым Варшавы, ни крови Костюшко. Александр Васильевич пытался поведать о другом - о Самозванце, Марине Мнишек, сожжении поляками Кремля - не верила прекрасная паненка. И Гоголю не поверила, единственно приняла Андрея, изменившего казацкому братству ради красавицы-полячки. "Мы никогда не покоримся, - говорила она. Это вам надо скорее избавляться от своего варварства".

Сладкую печаль оборвал Яков Григорьевич, сказал, что русские любят раздоры. Но почему раздоры, Яков Григорьевич? Не любят их русские. Они любят покой, молитвы, свою веру.

Но и Жилинского оборвал страшный железный визг и крик впереди автомобиля.