Братство проигравших

Кассиан, Кассиан. "Я спешился, чтобы выпить вина", - писал Ван Вэй. Горы, туман, деревья - такой ли пейзаж тебя сейчас окружает? Нет, я забыл, прости: степь. Степь-степь, step-step, шаг-шаг, до края света несуществующего края. Топ-топ в свое собственное отсутствие. Я спросил, куда ты идешь? Зря ты повстречал меня, любовника твоей жены, а повстречавши, должен был - застрелись - не брать себе в наперсники. Ты сказал, что ты проигравший. Да, мой дорогой, ты проигравший, ты сам себя таким назначил. Мы совершили ошибку, нам надо было вылечить тебя другими способами и сделать тебя полезным членом общества или оставить тебя подыхать в твоем горе, но не обнажать тебя. Послушай, я сделал с тобой, о чем ты просил, но не в гостиничном номере, а в издательстве. Духовно-душевно, а не физически - как будто может быть другое воскрешение, кроме физического воскрешения, и любовь помимо физической любви! Теперь ты ушел и "решил зимовать у подножия дальней горы". Ха-ха! Гор нет, для таких, как мы, одна бесконечная плоскость. Она для нас безопасна: нам некуда падать. Там холодно, Кассиан? Там должно быть зябко, чтобы ты не забыл о происшедшем. Тебя никто не пожелал согреть, мой Кассиан. Когда ты уйдешь, никто о тебе не спросит. Верно, никто не спросил о тебе, даже мимоходом, кому ты нужен, Кассиан, кроме меня, и что бы я ответил на этот вопрос? Он в Чанчуне, он преподает английский, ему хорошо, с ним ничего не происходит, потому что все уже произошло - у вас на глазах, - и вы не разглядели. Ты думаешь, я забуду тебя, Кассиан. Я хотел бы забыть тебя. Когда ты вернешься и я начну расспрашивать тебя, ты скажешь: там было тихо. "Бесконечны белые облака над горой". Бесконечны белые облака. Бесконечны белые. Бесконечны.

Сегодня выдалась столь теплая погода, что мы с братом полдня просидели на балконе. Брат, по своему обыкновению, рисовал.

С балкона я вижу густые кроны деревьев, постепенно спускающиеся

с холма к озеру. Мазки теней разбросаны между позолоченными светом

солнца листьями. На воде темно-синие полоски перемежаются с голубыми: должно быть, отражают неровности дна. Нам видно почти все озеро. Оно огромное - как целый город. Присмотревшись, я различаю легкую рябь, а редкие треугольники парусов кажутся застывшими. Вдоль южной части озера тянется горная цепь. Она почти того же цвета, что и вода. Передний хребет чуть темнее и кажется вырезанным из бумаги контуром, у которого шесть вершин и один широкий, низкий перевал. За ним второй, светлый ряд гор. Они выше. Их края изрезаны, поделены на острые скалы, местами покрытые снегом. Над ними зависло белое облако, притворившееся горой. Немцы называют кошмар "альп-траум". Я так понимаю, "сон об Альпах". Или сон, давящий весом горы.

Я прошу брата показать мне рисунок. Хотя он не в себе и почти не разговаривает, рисует он с огромной старательностью и прилежанием. Я каждое утро точу ему цветные карандаши (я боялся, как бы он ими не поранился, но доктор говорит, что опасности нет). Ими он изрисовывает большие листы ватмана. Поразительно, как много деталей он ухитряется уместить в одну картинку. Там совсем нет пустого места, а все заполнено домиками, лицами, птичками. Сегодня он поделил лист четырьмя дугами. Каждая - многоцветная, как радуга. Под дугами он нарисовал четыре лица. Одно (нижнее) глядит на нас, другое (верхнее) перевернуто, а правое и левое словно подвешены за левое и правое ухо. У всех очень большие глаза под черными бровями, что закрывают весь лоб. Одно показывает язык. От лиц как сияние исходят цифры: 1, 2, 3 и так до бесконечности. На головах вместо шапок - дома с ровными рядами окон. Где какие свободные места остались - он понатыкал птичек и звездочек. Все вместе похоже то ли на ковер, то ли на роспись на потолке. Я собираю все рисунки в папку. Когда вернутся родители, нам будет что показать.

Ночью, перед тем как уснуть, я мечтаю.

Я воображаю, что Кассиан создал в своем Чанчуне братство проигравших. Моя тоска по Кассиану настолько велика, что я хочу последовать за ним, но не решаюсь. Я пытаюсь мысленно окружить его друзьями, придумать ему комнату и новую жизнь. Ночные грезы возникают из тоски, из любви. Я будто стараюсь закинуть сеть воображения в ту даль, куда он ушел, и поймать его. Но он физический - ускользает от меня, оставляя мне только образ. Один человек сказал: "Мир ловил меня, но не поймал". То же может подумать и Кассиан. Для него я - этот мир, уловляющий его. Я уже один раз держал его в руках. Я упустил его.

Среди тех, кто окружает Кассиана, должно быть много таких же, как он. Преподавать английский в Азии может почти любой, кто учил его в школе. Там ведь считают, что английский - язык Запада. Есть, кажется, буддийская книга под названием "Путешествие на запад". На каком там, интересно, говорят языке? А в Чанчунь, я думаю, съезжаются те, кто потерпел деловой крах. Может быть, ученые, предмет чьих изысканий стал посмешищем академического мира. Вероотступники приносят туда символы бывших вер. Кто-то рисует на стенах кадры никогда не снятого фильма. Библиотека состоит из неизвестных книг незадачливых авторов.

Следует заглянуть в учебник истории. Мне кажется, что когда-то в эту мерзлую область, далеко за пределами Великой стены, ссылали неугодных. Чуть севернее лежит Сибирь. В Сибирь русские цари отправляли каторжников и бунтовщиков. Я думаю, что удаленность Чанчуня и его суровый климат как нельзя более подходят для целей братства. Там ни одному плану не суждено осуществиться. Любая мечта там останется только мечтой. Эти проигравшие такие же, как Кассиан - отправляются в добровольную ссылку, будто они провинились в чем-то, будто они искупают что-то.

Если бы каждый член братства принимал свое поражение как заслуженную кару... Если бы понятие несправедливости было изгнано из их мироощущения (по крайней мере, приложенное к самому себе)... Их девизом было бы: не унывать и не надеяться, но растворяться в том, что происходит вокруг.

Я думал дальше о разных братствах. Где-то я читал о них. Я никогда не любил Гессе. Там так много ложной, на мой взгляд, премудрости. И все играют во что-то. Нет, мои проигравшие не будут последователями туманных восточных учений и не откажутся от своего "я". Напротив, обращаясь друг к другу, каждый из них обязательно будет называть собеседника по имени. Ни один из них не скроет того, что он любит. Нежность всегда отзывается эхом: если узнать о любви чудовища даже к бездушному предмету, начинаешь испытывать по крайней мере - жалость.

Какие они - проигравшие?

Я размышлял о том, кто удаляется в монастырь. Об отшельнике. И о том, кто перемещается на Дальний Восток, где ничто не заслоняет ему встающего солнца, и превращается в учителя английского языка. В краю иероглифов и цокающих звуков он далеко от прежней жизни.

Я представляю, что при основании братства должны быть споры о том, какое настроение - основное в жизни проигравшего. Уныние отметается сразу, ибо уныние присуще тем, кто не соглашается со своим положением. Меланхолия нравится больше. Сочетание звуков "ланх" кажется необыкновенно певучим, "ланх" произносится немного в нос. "К чему все эти красивости? - грозно спрашивает Кассиан, отец-основатель братства. - Любоваться собой или своим настроением не дело проигравшего. Как только начнешь наблюдать себя, сразу в своих глазах перестанешь быть членом нашего братства. Неужели вам мало красоты вокруг: степь, синее небо, причудливые стволы деревьев? Наш взгляд должен быть обращен вовне. Я предлагаю радость как основополагающую эмоцию нашего существования. Мы здесь собрались затем, чтобы преподавать английский. Мы зарабатываем деньги уроками. Получаем ли мы от этого удовольствие? - Члены братства задумались. - Предлагаю волевым решением начать испытывать радость от работы. Я научу вас, как это сделать".

И Кассиан учит их мастерству преподавателя. Сначала он задает конфузящий вопрос, застающий их врасплох, и когда они наконец отыскивают ответ, Кассиан плавно переходит к теме урока, с которой его странный вопрос оказывался-таки связан. Иногда проигравшим приходится рисовать острова и заселять их тварями собственного воображения; в другой раз они слушают музыку, а потом изображают живые картины, что привиделись им под звуки инструментов.