Вьюга

- Слушай, Шерлок Холмс, не ходи за мной, - сказал он беззлобно. - Мне провожатых не надо.

- Это я, сержант Бицуля, никакой не этот... ну, сыщик. Не спится чего-то. - Парторга охватил великий конфуз. - А ты чего полуночничаешь?

- Надо, Захар. А ты спать иди. Никуда я не денусь.

Уходить Бицуля не торопился. Блеклый свет ущербной луны падал на новичка сбоку, и длинная его тень ложилась на тусклую гладь реки, колебалась на невидной волне, странно изламываясь, будто пробовала плыть, а скрытая сила не позволяла сорвать ее с места.

- Куда денешься?.. Мне в голову такое не приходило. Не ходил я за тобой. С чего ты взял? - У Бицули конфуз еще не прошел.

- Ладно, кончай трепологию, - необидно сказал новичок. - Я тебя засек с первого шага, следопыт. Тоже мне конспиратор! - сказал и, не обращая больше внимания на Бицулю, нагнулся к воде и стал полоскаться, оберегая правую сторону.

Бицуля стоял в растерянности, не знал, что ему делать. Стоять и глазеть на моющегося голого человека?.. Или в самом деле уйти?.. На миг вкралось подозрение: почему он моется среди ночи, тайком, что, ему дня было мало?..

Наверху, между сосен, послышались размеренные шаги, и над обрывом вырисовался силуэт часового. Но еще до того как он показался, новичок тихо присел. Бицуля тоже плюхнулся на мокрый песок, притаился и, пока часовой не ушел, лежал, не подавая признаков жизни.

Новичок опять принялся за мытье, было слышно, как он то ли покрякивает от удовольствия, то ли постанывает от боли - Бицуля не видел его, ушедшего в прибрежные заросли, и клял себя за то, что сдуру влип в глупейшую историю и не знает теперь, как выбраться из нее. Не придумал ничего лучшего - отошел в тень, за сосну, и оттуда наблюдал за Пустельниковым. Достойное занятие, ничего себе, товарищ парторг! Хорошенькое мнение создашь о себе.

Из зарослей послышался слабый вскрик, заплескалась вода. Сильно прихрамывая, Пустельников вышел на сухое и принялся растираться, морщась и вздрагивая, но одеваться не торопился. В сторонке лежала одежда, он пригнулся над ней, порылся, извлек какой-то флакон, скособочился, полил на бедро из флакона и ахнул от сильной боли, завертелся юлой на одном месте, чертыхаясь и ахая.

Бицуля не выдержал, выскочил из-за сосен. Пустельников мгновенно нагнулся за обмундированием, схватил гимнастерку, но тут же отбросил ее, снова нагнулся за брюками, стал просовывать ногу в штанину, запутался, запрыгал. И вдруг стал обеими ногами на песок, прямо как был, с ненадетой штаниной. Потом он ее просто стряхнул с ноги.

- Ты еще здесь? - спросил сдавленным голосом. - Какого черта ходишь за мной?!

Но Бицуля уже догадался, в чем дело, точно знал, почему прячется от него новичок.

- Дурак, разве этим шутят! - сказал он. - Загнешься ни за понюх табака. Тоже мне героя из себя строит!

От реки несло сыростью, гниющими водорослями. Новичок молча перевязывал на бедре рану, привычно и ловко пеленая ее в длинный широкий бинт. Покончив с перевязкой, надел трусы, сапоги на босу ногу, захватил под мышку обмундирование и, как бы походя, обернулся к парторгу, все еще стоявшему в растерянности.

- Ты вот что, Захар, - сказал он с усмешкой, так не шедшей сейчас к его побледневшему от боли лицу. - Ты ничего не видел. Тебя здесь не было. Ты меня понял, да?..

Бицуля даже поперхнулся от возмущения:

- Брось, парень. Номер не пройдет!

- Вот и ладненько. Хорошо, что ты понятливый, мы с тобой подружимся, Захар. Ну все, пошли спать, сержант. Скоро утро.

Бицуля, не соглашаясь на компромисс, хотел ответить новичку резко, со всей непреклонностью, какая, он был уверен, сызмальства отличала его от других, но новичок крепко взял его за локоть пальцами правой руки, хотел протолкнуть вперед, но пошел рядом с ним, ничего не говоря, хотя ему, по крайней мере, надо было хоть извиниться за бесцеремонное обращение с парторгом заставы. Бицуля высвободил свой локоть, пошел впереди и про себя думал: "Ничего, парень, мы тебя приведем в божеский вид, приучим к армейским порядкам. Это тебе не у бабы на печке". Он распалил себя прямо до невозможности, рассердился на тыловика. И вдруг едва не ударил себя по лбу кулаком: какой же он тыловик с такой раной в бедре?! А эта страшная отметина на груди - тоже от лежания на печке в тылу?..

- Тебя звать как? - спросил.

- Семен. А что?

- Покажись врачу. Хочешь, пойду с тобой, никто знать не будет. Пойдем, Семен. Ладно?

Новичок промолчал, его познабливало от ночной сырости. Или, может, от открывшейся раны.

- Понимаешь, Захар, нельзя. Ты ничего не видел. А зажить - заживет. Я двужильный.

По вырубленным земляным ступеням, еще осыпающимся от каждого шага и не забранным в доски, они спустились в волглую затхлость землянки, где с потолка, как весной, срывалась капель, улеглись каждый на свои нары, и через мгновение Бицуля услышал - Семен, едва прислонясь головой к подушке, засопел носом, самую малость всхрапывая и ровно дыша - будто после трудной работы, безмятежно и крепко.

Что он за человек? - размышлял Бицуля. - Надо поближе с ним познакомиться. - И, засыпая, подумал: - Кто бы он ни был, завтра прямо с подъема отправлю его в санчасть.

...Им устроили подъем среди ночи. В темноте по тревоге усаживались в "студебеккер", в предрассветных сумерках, клюя носом, тряслись по разъезженному большаку в деревню близ Мерефы - не то в Михайлово, не то в Михайловку, где по оперативным данным, базировалась крупная банда из бывших немецких карателей и в близлежащем лесу, в самой чащобе, находились искусно замаскированные убежища - "схроны", которые надлежало обнаружить и захватить вместе с их обитателями.

- Задача ясна? - спросил лейтенант.

Застава понимала свою задачу, вопросов к лейтенанту не было. За исключением одного: почему не раздают боевые патроны? Не шуточки - на банду идти. Да еще из бывших карателей, отпетых головорезов. Не с голыми же руками отправляться на такое дело...

На опушке, где они остановились для получения боевой задачи на поиск, горбатился разбитый немецкий танк со свороченной башней. Еще один танк темнел впереди на лесной дороге, и глубокая колея, успевшая прорасти молодой травкой, хранила четкие следы гусениц; немного поодаль и левее торчал едва заметный на фоне зеленых кустов хобот раздавленного противотанкового орудия, и рядом с ним вразброс лежала горстка позеленевших снарядных стаканов. Здесь еще пахло войной, ее еще такие заметные следы особенно выделялись на фоне буйной зелени, которая все-таки не в состоянии была захлестнуть эти разбитые немецкие танки и это, раздавленное ими, наше орудие. И люди - многие из них успели досыта навоеваться и на всякое наглядеться - потерянно смотрели на единственное свое орудие, переставшее быть таковым, просто превращенное в груду металла, и когда лейтенант им скомандовал развернуться в цепь для прочески лесного массива, с опаской обтекли его и, оглядываясь назад, видно, больше думали о ней, об этой бывшей противотанковой пушчонке, чем об учебном поиске несуществующей банды карателей.