Страница 107 из 110
"Борьба в Сталинграде закончена. Верная до последнего дыхания своей воинской присяге, шестая армия под образцовым командованием генерал-фельдмаршала Паулюса пала".
Пала. Страшное слово. Трехдневный траур. Что же остается нам?
И обер-предатель садится за сочинение приказа, нет, не приказа воззвания. Он судорожно пишет с тем самым фанатизмом, который... "Над населением освобожденных областей вплотную нависла угроза возвращения сталинских войск и сталинских порядков".
В этом же номере локотской газетки Славка читает о втором награждении Каминского орденом "За храбрость и отличие". Тут же сообщается о личном горе Бронислава Владиславовича - смерти сына, который, слава богу, никогда уже не вырастет сыном предателя, а только будет всего лишь мертвым сыном предателя, и еще о смерти в больнице (от партизанской пули) заместителя Каминского - Балашова.
Соболезнование
Пусть будущее поможет Вам перенести тяжелые утраты.
Ваш Бернгард - генерал-лейтенант
Этот Бернгард, генерал-лейтенант, будет повешен в 1945 году на площади в Брянске накануне Нового года.
Это я, автор, вторгаюсь, Слава, это я говорю, прошу простить меня за вторжение, не могу удержаться, чтобы не сообщить об этом заранее, не могу стоять в стороне, когда ты листаешь эти страшные страницы. Да, он будет повешен, как военный преступник, я сам видел это, присутствовал на процессе и писал об этом процессе. Он сидел на скамье подсудимых и говорил:
- Их глаубэ, я верю, - говорил Бернгард, генерал-лейтенант, - что недалек тот час, когда великая Россия протянет свою великодушную, дружескую руку маленькой Германии и поведет ее к счастливому будущему.
К его несчастью, он поумнел всего за несколько часов до виселицы.
Пока же генерал-лейтенант Бернгард выражает соболезнование Каминскому, которого не скоро еще найдет справедливая пуля, - его схватят убегающего и прикончат где-то за пределами родной земли. А пока он тоже еще живой, полон страха и кровавых замыслов, пока он судорожно пишет: "...нависла угроза возвращения сталинских войск и сталинских порядков".
А вот уж и март. Начало марта. На взмыленном жеребце прискакал Николай Петрович. Вошел, часто и возбужденно дыша.
- Слава, - сказал он возбужденно, - опоздали мы с самолетом, наши пришли в Севск. Собирайся, поедешь в Севск, к нашим.
Надо же такому случиться. Только что, в прошлом номере, была напечатана лучшая Славкина заметка "Скоро придут наши", почти на половину полосы, только что его сильно похвалил Николай Петрович за эту заметку, и вот наши уже пришли. Наконец-то!
Что брать с собой? А ничего. Бумагу да карандаш, удостоверение свое на парашютном шелке. Оделся Славка, подошел зачем-то к своему топчану, поправил серое одеяло, отвернул изголовье - там лежали бумаги Славкины, кое-какие записи и стихи, которые он никому еще не показывал. Посмотрел на эти бумаги и снова прикрыл их, поправил изголовье. Потом с Нюрами попрощался, с Иваном Алексеевичем, с Бутовым Александром Тимофеевичем, как будто навсегда прощался.
- Ладно, - сказал Николай Петрович, - через три дня вернешься, пошли.
Николай Петрович ехал на жеребце, Славка шел рядом. После гибели его кобылы он до сих пор ездил по командировкам с оказиями да на своих двоих, все еще не могли достать ему лошадь.
Дорога была скользкой, солнце как бы смазывало салом накатанные колеи, идти по ним было невозможно, и Славка шагал обочиной, по снежному насту. Подкованный жеребец Николая Петровича шел по дороге.
- Ты вот что, - говорил сверху Николай Петрович, - ты, гляди, с ними не уйди, материалу наберешь, поможешь газету подготовить - и домой. Ты меня понял?
- Конечно, понял.
Душа Славкина рвалась наружу, глаза его не могли наглядеться на полыхающий свет снежного мартовского дня. Розовые прутики в молодом березняке были ослепительно молоды и свежи, голубого и розового света в небе и на земле было так много, голос Николая Петровича и его слова были прекрасны!
14
В Севск Славка ехал с армейским капитаном, в санях. Капитан. Он был тоже в белом полушубке, в дымчатой шапке со звездочкой и... в погонах. Первое, что увидел Славка, когда подходил к капитану, это были погоны. Погоны? Не сразу к этому привыкнешь. Они без слов говорили, как много времени прошло там без Славки, какая жизнь прошла там без него. Дошли до погон. Не сразу до этого дойдешь. А капитану хоть бы хны. Как он привычно двигается в этих погонах. И петельки специальные на плечах, на полушубке, и полушубок уже такой, да и не такой, как у Славки. У Славки он гражданский, даже при автомате. Звездочка и погоны - всего-то! И Славка рядом с ним сразу показался гражданским.
В политотделе рассказывали, как первый танк наш встретили. Смотрят танк, затаились, изготовились гранаты пустить в ход, думали, немцы прорвались. Нет, на танке звезда, неужели наши? А тут люк открывается, и выскакивают в шлемах и с погонами двое. Немцы в нашем танке. Опять залегли, кто-то не выдержал, автоматом полоснул, те за танк зашли, орут оттуда: что там, очумели, это мы, советские танкисты; высунулись, звездочки на шлемах показывают. Стали сходиться, осторожно, недоверчиво, с оружием на изготовке. Партизаны? Партизаны. А вы? А мы - не видите, что ли, хлопцы?! И последние метры побежали друг другу навстречу, кинулись друг на друга, обниматься стали, плакать начали. Этим-то привычно, военным, все видели, а партизаны плакать начали. Как же вы тут? Да вот живем, ребята, вас все ждали. Ну вот и мы, давайте к вам, показывайте, как живете. Сели в танк, в бригаду Суземскую поехали.
Славка успел уж понаслушаться в политотделе, а увидел - погоны эти его ошеломили, а уж через несколько минут, когда сидели в санях с капитаном, он уже любовался ими, его погонами, и чувствовал, как приливала к нему по сложным, непроследимым путям симпатия к этому капитану, нет, не симпатия, а что-то горячее, большое, и не к капитану, а к тому, что стояло за капитаном и заслоняло его самого. Оно было там, куда они ехали.
Всю дорогу Славка чувствовал себя словно перед каким-то событием, которое вот-вот должно произойти, он спешил застать это событие и весь был там, а тут, на санях, было только ожидание, только езда. Поэтому он и не подумал даже заговорить с капитаном, расспросить его о чем-нибудь, ему было не до этого, он ехал, спешил, он весь был там.