Страница 94 из 103
- Мсье, мне не хватает воздуха.
- Я здесь не для того, чтобы снабжать вас кислородом, а для того, чтобы сторожить вас независимо от того, хватает вам воздуха или нет! Я предоставил вам столько удобств, надеясь на вашу признательность! Неужели вы ни разу не подумали о том, каким оскорблением для меня будет ваше исчезновение?
- Каждый раз, мсье, именно это заставляло меня вернуться. Даю вам честное слово. Вы мне не верите?
- Я надеюсь только на то, что это доброе чувство сохранится в вас до следующего раза! (Он поднялся.) Вы хотите, чтобы я приковал вам к ногам пушечное ядро? Может быть, это несколько умерит ваши пыл? Или вы хотите, чтобы я посадил вас в камеру совершенно голым? Мсье, в Париже вам не удастся далеко уйти совершенно голым, предположим даже, хотя это абсолютно невозможно, что вы сумеете уйти не попрощавшись. (И уже совершенно возмущенно:) Когда я думаю о том, что приказал почистить вашу одежду, на которой оказалась вся сажа из дымовой трубы! Вам следует дать таз! Тогда как вы заслуживаете только того, я повторяю, чтобы я раздел вас догола и заковал в железо!
Он начальственным шагом направился к двери и распахнул её с такой силой, которая явно свидетельствовала о его законном гневе. Тюльпан шел перед ним. Навстречу им попалось около дюжины людей, которые спускались вниз в то время, как они поднимались.
Начальник тюрьмы остановился перед дверью, относительно которой Тюльпан вежливо заметил, что это дверь не его камеры.
- Да, действительно, мы находимся двумя этажами ниже; конечно, воздух здесь не такой хороший, но расстояние до платформы значительно больше, вы понимаете, что я хочу сказать. Вы вернетесь в свою камеру, когда решетку установят на место. И после этого её нельзя будет снять, мсье. Мне очень жаль, что ваши непростительные желания доставляют столько хлопот каменщикам. Пока я ещё не нашел ни одного. Однако я уверяю вас, что если понадобится, то я сам закреплю её! А пока я помещу вас здесь, - продолжал он, доставая из кармана большие ключи.
- Придя к выводу, что одиночество предоставляет слишком большие возможности вашему воображению и мечты уносят вас слишком далеко, я подумал, что может быть компания пойдет вам на пользу.
- Это будет прекрасно, если он умеет играть в карты, - вежливо сказал Тюльпан, тогда как де Лоней отодвинул засов и начал поворачивать ключ. Так играет ли он в карты, мсье? Мне этого очень не хватает. Я убежден, что если бы я мог играть в карты, то больше ни о чем другом и не думал и не сделал больше ничего такого, что могло быть вам неприятно. Естественно, будь это дама, тогда ещё лучше.
- В Бастилии нет никаких дам, - возмущенно воскликнул начальник тюрьмы. - И хватит болтать, Тюльпан! Я собирался посадить вас вместе с Тавернье, но я знаю, что он вызывает у вас неврастению. Или с Виттом, но он ирландец и принимает себя за Юлия Цезаря. Или с Босаблоном, ля Коррежем, Бешадом или Пужадом, но все они фальшивомонетчики; мне неприятно, что они сидят у меня и мне будет жаль, если они обучат вас своей специальности и вы станете подделывать векселя.
- Я благодарю вас за то, что вы думаете о моем будущем моральном облике, мсье начальник.
- Компаньон, которого я вам предоставляю...в конце концов вы сами увидите. Осмелюсь ли я сказать, что это святой человек? Пожалуй это будет слишком сильно сказано. Он сможет, во всяком случае я на это надеюсь, передать вам свое терпение. За всю свою жизнь мне не приходилось видеть узника, настолько погруженного в свое смирение и так мучающегося угрызениями совести по поводу своего преступления, которое привело его сюда и о котором я ничего не знаю. Ах! ещё одно: пусть вас не удивляет его несколько странный костюм. Он носит его, как я думаю, для того, чтобы ещё больше подчеркнуть свое падение, унизить свою гордость и, будучи одетым в дурацкий карнавальный костюм, преподнести в дар Богу в конце концов свою очищенную душу.
"- Как же ты мне осточертел", - подумал Тюльпан входя в камеру, но в это время, с шумом захлопнув дверь, начальник тюрьмы не терпящим возражений тоном сказал:
- Представьтесь друг другу, мсье!
Ни к чему.
Им было совершенно ни к чему представляться друг другу.
Человеком, совершенно не заметившим их в своем благочестивом размышлении, преклоненным в центре своей комнаты с лицом, выражавшим экстаз, и руками, воздетыми к Господу, как тотчас заметил начальник тюрьмы, толкнув локтем Тюльпана, был никто иной, как Донадье, одетый в свой костюм вождя пле мени ирокезов.
- Два года как ты здесь? - Что же произошло?
Они заговорили, не переводя дыхания после продолжительного объятия, чуть не плача от переполнявших их чувств.
- Какая встреча!
- Что произошло?
- Все очень просто, - пробормотал Донадье, он же Кут Луйя, он же Большая Борзая, после того как Тюльпан рассказал ему, что сам не знает, в силу какой тайны он оказался в заточении, - у меня возникло желание посмотреть Париж. Меня охватила ностальгия, желание попробовать вина и хлеба Гонессы*, но я твердо решил вернуться обратно после паломничества в свое прошлое. Только...
- Подожди. Как ты попал сюда?
- На английском судне, одетый, как европеец, в великолепный костюм, который мне сшила Фелиция, моя дочь. А кроме того, на всякий случай у меня был с собой, может быть для того, чтобы продать, если будет трудно с деньгами, мой ирокезская костюм. Брест... Четыре дня я трясся в колымаге и был схвачен три часа спустя после того, как ступил ногой на парижскую землю. Yes, sir. ** Я был тут же опознан прямо посреди улицы, несмотря на то, что прошло столько лет, одним типом, который был офицером во времена семилетней войны и который, схватив меня за воротник, завопил:
* местечко к северо-востоку от Парижа
** Да, сэр (англ.)
- Как, ты не умер ещё и не закопан в землю? Ты же дезертир!
Этой сволочью оказался Рампоно. Разве можно было в этом усомниться? Донадье не меньше трех минут корчился от смеха, узнав, как семнадцать месяцев тому назад Тюльпан отрубил ему голову, и каким способом.
Он же был доставлен сюда не по эдикту, а по административному распоряжению, так как с ним не знали что делать и рассчитывал, что Господь определит, куда и когда его направить. Потому этот святой человек, немного свихнувшийся и одетый в дурацкий карнавальный костюм (по выражению Лонея), который не переставал очищать свою душу для того, чтобы вознестись на небо, уже восемнадцать месяцев готовил свой побег. И тот должен был состояться этой ночью.