Страница 46 из 128
Целую Вас крепко, милая мамочка, и заверяю, что остаюсь Вашей преданной дочерью.
Фаншетта."
* * *
В Бордо в 1771 году никаких казарм и в помине не было, - их и во всей Франции можно было по пальцам пересчитать, - хотя ещё сто лет назад Людовик XIV повелел построить для войск нужное число зданий, многие из них не были построены даже к началу революции.
Солдаты обычно расквартировывали на постой к местным обывателям. Так что Фанфан первый год своей вынужденной армейской службы - до октября 1772 - жил в маленькой комнатке на втором этаже дома нотариуса Молеона на рю Кассет. Делил он это скромное жилище с канониром по прозвищу Сквернослов. Было тому лет сорок, и он как правило, молчал, когда не ругался, и ругался, когда не молчал. У него явно были какие-то проблемы, но Фанфан, которому было на него наплевать, никогда так и не узнал, какие. Главным же недостатком Сквернослова было то, что смердела не только его речь, но и ноги. Армия, конечно не курорт, но Фанфан предпочитал договориться с сержантом-квартирьером Анунцидо и за приличную сумму перебрался с рю Кассет в тупик Ретиро в полуразрушенные конюшни, где ему сосед - крестьянин тоже за приличную сумму каждые две недели менял солому, на которой он спал. За прожитых там восемь месяцев - то есть до июня 1773 - он весь пропах соломой и лошадьми. Потом, однажды вечером, когда он весь разбитый возвращался с учений, узрел над Ретиро огромное зарево - то горела его конюшня!
Стояла ночь. Ночи были теплые, и Фанфан спал под открытым небом возле своей бывшей резиденции. Теперь от него несло сажей и дымом, и продолжалось это до тех пор, пока сержант Анунцидо не выдал ему документ на постой в доме Баттендье.
Дом Баттендье стоял на ке дес Америкенс напротив главной гавани, где причаливали большие торговые суда. Собственно, это был очаровательный дворец, построенный лет десять назад. Как говорило его имя, принадлежал он семейству Баттендье. Сам Баттендье был судовладельцем. И нечасто случалось, чтобы рядовые попадали в такой богатый дом - как правило, там размещались офицеры. Но нам не стоит опасаться, что Фанфан будет купаться в роскоши ведь поместили его ещё выше, чем у нотариуса, на четвертом этаже, предназначенном для слуг, и входить он в дом мог только черным ходом. Фанфан не знал своих хозяев, которые бы все равно взирали на него сверху вниз. Четверо слуг не жили в доме, пятая - кухарка, толстуха поперек себя толще, вечно насупленная, с ним никогда не разговаривала - к тому же говорила она только на языке басков.
Одно письмо Фанфана той поры, адресованное Гужону-Толстяку, которое в 1828 году обнаружил аббат Дебро, библиотекарь, может отчасти показать нам, в каком он был тогда настроении.
"Все осточертело! Если ты спросишь, как мои дела, отвечу: хуже некуда! Первый год ещё куда ни шло - все что-то новенькое! И, кроме того, я тогда думал, что дело идет к войне. Но где там! Одна лишь маршировка да стрельба, да маневры то на равнине, то в лесу. С ума сойти можно! А что касается жратвы, что я могу тебе сказать? Когда в похлебку сунешь ложку, так и останется стоять! Из тех шести су, что получаю я в неделю, два су снимают интенданты за два кило хлеба, два - за сапоги и белье! Так что могу признаться - чтобы купить чего-нибудь свеженького, или зимой - чем согреться, приходится вертеться! Я сыт этим по горло! ..."
Как следует из этого письма, Фанфан отнюдь не был доволен жизнью. Еще оттуда следует, что речь его переняла многое от товарищей по несчастью. О том же говорит другой отрывок из письма, где поминаются "дубы, оболтусы, засранцы и кретины, что понимают лишь пинки, а не людскую речь."
Конечно, он преувеличивает, видимо от дурного настроения - зато такая вот приписка его оправдывает:
"А в общем это неплохие парни с открытой душой. Я тут завел приятелей, и в том числе сержанта Анунцидо, - знаешь, он такой блондин с волосами вроде пакли, и каждый день молится Господу Богу, чтобы не было войны. Да и другие ничего, хотя поговорить мне по-душам не с кем..."
И вот, погрязнув в монотонной гарнизонной жизни, поскольку не было у него настоящих друзей, а единственное развлечение составляло болтаться одному или в компании по городу, который ему совсем не нравился, поскольку не хотелось ему таскаться по борделям, которые этот портовый город предоставлял одиноким солдатским сердцам, и в результате, как мы понимаем, Фанфан вообще обходился без женщин (тут царили довольно строгие нравы) так вот, уже несколько месяцев он носился с мыслью о дезертирстве. Но куда и как бежать? Многолетние скитания по Франции изрядно охладили интерес к такого рода приключениям. К тому же он боялся, что будет пойман - ведь наказание за дезертирство было суровым: вначале отрезали нос и уши, потом же вешали или расстреливали! Как видим, перспектива излишне мрачная!
Вот что Фанфан любил - так это порт! Разгуливая там по набережным так, как когда-то в Нанте, мечтая о том, что попадет матросом на корабль. Но как, если на нем мундир королевской пехоты? Как сможет он наняться на корабль, чтоб не попасть в лапы военной полиции по обвинению в дезертирстве?
Теперь Фанфан мог покупать книги, которые читал по ночам в своей мансарде при свете свечки, воткнутой в горлышко бутылки. Как раз читал "Общественный договор" Жан-Жака Руссо. Но эти благородные занятия не успокаивали его желаний и не приносили спокойствие душе. Он часто думал о Фаншетте - то проклиная её подлое коварство, то от души смеясь над ним. И долго носился с мыслью написать ей "по-мужски", отнюдь не стихами, но не знал, в каком конце Франции обретается теперь эта прелестная предательница.
Так что вполне вероятно, что Фанфан наделал бы дел, если б судьба не рассудила иначе.
* * *
Произошло это однажды августовским утром. Стояла страшная жара. Фанфан в своей каморке как раз облился водой, которую в ведре принес из фонтана, и собирался на весь день уйти на Жиронду, поскольку получил два дня отпуска. И тут в дверь постучали.
- Да? - он прекратил свои процедуры. - В чем дело?
"- Опять начнутся неприятности", - подумал он, решив, что некому стучать к нему, кроме гонца из штаба, который сообщит, что отпуск отменяется по той или иной причине - ну, например, из-за неожиданного визита кого-нибудь с инспекцией!