Замок с превращениями

- Я верю вам, - сказала Маша.

- Нет, вы не верите, вы сказали эти слова, чтобы отвязаться! Ведь так?!

Маша не ответила. Стал вдруг падать снег, и Маша, очнувшись, с ужасом увидела, что вокруг белым-бело, а они идут по заснеженному скверу. На Маше ее старенькое зимнее пальто, в руках коньки.

Маша остановилась как вкопанная и не могла выговорить ни слова.

- Зачем?! - прошептала она.

Снег вдруг стал таять, и через несколько секунд все деревья вмиг расцвели, и снова вернулась буйная весна.

- Ты вспомнила о зиме, как вы шли с папой по скверу и падал снег, сказал Азарий Федорович. - Я просто оживил твое воспоминание. Это также легко, как карточный фокус для иллюзиониста. Но я не хочу больше быть Великим Магом, Машенька. Я устал, и тоска по Эльжбете грызет меня по ночам. А спасение в твоих руках. Но вы злое поколение, вы выросли, не зная, что такое милосердие, вы исповедуете только ту справедливость, которая требует око за око. Другой вы признавать не хотите! И мне страшно жить о вами!..

Крюков растворился, точно его и не было. Маша оглянулась и увидела Лаврова. Он плелся следом метрах в десяти.

- А где старикан-то?! - удивился Лавров, оглядываясь вокруг. - Ты же с ним шла...

- Тебя он вызвал?! - спросила Маша.

- Кто?! - не понял Лавров.

Маша не ответила.

- Что происходит?! - возмутился Лавров. - Это что, не сон был?

- О чем ты?..

- Ну полеты эти, электричество? Я думал, что все это мне приснилось... Ты что, на диете сидишь?! Совсем исхудала?!

- А тебе-то что?! - возмутилась Маша.

- Ничего! Я просто хочу знать, на каком я свете! Чертовщина какая-то!..

- Знаешь, иди, Вася, гуляй! Мне надоело с тобой разговаривать!

Маша ускорила шаг, а Лавров, остановившись, догонять ее, к Машиному огорчению, не стал, а повернул назад.

- Козел! - раздраженно проговорила Маша и тотчас оглянулась: на том месте, где стоял Лавров, жалобно блеял старый козел.

- Нет-нет! - сказала Маша. - Не надо, пусть он снова станет Лавровым! - Она взмахнула рукой, козел исчез, а на его месте опять возник Лавров, недоуменно закрутив головой. Маша перевела дух и уже бегом побежала домой.

Глава 12

Продолжение истории о Змейке, Азриэле и Ганбале

Казалось, вся нежность и ласка Вселенной обрушилась на Азриэля. Он не мог дождаться ночи, каждый день откладывая свой визит к баронессе, чтоб сообщить ей о внезапной смерти ученого-алхимика Ганбаля, который по поддельному, но искусно сработанному завещанию обязал похоронить себя в своем подвале, а имущество передавал верному помощнику и ученику Азриэлю фон Креуксу. В этой мелкой работенке проявился неожиданный талант Азриэля: он так умело скопировал буквы, завитки и закорючки, что подпись Ганбаля на завещании не отличила бы самая суровая судейская проверка.

Змейка не отходила от него ни на шаг. Грелась у него за пазухой, сидела на плече, ходила с ним за водой, в сарай за дровами, наставляла его в приготовлении обеда, постоянно прибавляя ко всем словам: "любимый мой!", "повелитель мой!"

Приходила ночь, тело ее оживало, и они предавались столь изощренным ласкам, столь чувственным и сладостным, что не замечали, как пролетала ночь.

- Какой я был глупый, что польстился на толстую баронессу! - то и дело восклицал Азриэль. - Но если и через пять лет ты сможешь быть такой, как сейчас, то мы умрем от голода в этой спальне!..

Змейка знала наизусть все чувствительные места его тела; ее прикосновения то обжигали Азриэля, то обдавали ледяным холодом, он превращался в послушный инструмент в ее руках, на котором она играла так же легко, как на лесной дудочке. Азриэль то погружался в сладкую полудрему, то превращался в облако, столь невесомое, что, казалось, дунь ветерок, и он полетит.

Прошло две недели, потом еще две, потом еще десять дней. В ту сороковую ночь они так же нежились, как и прежде, возбуждая в себе жаркие волны любви. Окно было распахнуто настежь, чтобы не пропустить опаловую дымку восхода; догорала свеча, и их тела светились в темноте, точно внутри каждого полыхал фонарь.

- Любимый мой! Любимый мой!.. - шептала Змейка.

- Любимая моя!.. - отвечал Азриэль.

Боже мой, что за чудо любить, чувствовать стеснение и жар в груди, болеть этой высокой священной болезнью и считаться неизлечимым. Только эта болезнь так прекрасна и сладка, что не хочется выздоравливать. Блажен, кто болеет ею до старости, хоть она и доставляет хлопот гораздо больше, нежели грипп или гастрит. Но, чтобы болеть ею всю жизнь, надобно не путать зуд телесный с жаром душевным, ибо первое есть всегда признак похоти, а второе - истинной любви. Кому недоступно это воспламенение, муки и слезы, ночи без сна, страдания, похожие на ад, мысли, близкие к помешательству, кто хочет удовлетворяться скорым облегчением плоти, тот рискует никогда не узнать великую силу прекрасной болезни, единственной способной на чудеса.

Азриэль только подходил к этим таинственным ступеням, только хотел ступить на первую из них, как вдруг дверь сорвалась с петель и на пороге возник Ганбаль с кровавыми ранами на груди и на голове. Еще земля лежала у него на плечах, засыпалась в проломленный череп, лицо прогнило в отдельных местах, и проглядывала желтая кость.

- Я знал, что вы здесь, что ты занял мое место! - прорычал, еле ворочая языком, Ганбаль. - Но оно мое, пес, мое!..

Тело Азризля словно облили свинцом, оно вдруг отяжелело, и он застыл, как статуя, не в силах пошевелиться.

Ганбаль стоял уже у постели и, щерясь, пожирал пустыми глазницами его и Змейку.

- Попались, голубчики!.. - довольно прорычал он, дыхнув на них смрадом. - Надо было вбить осиновый кол посреди могилы, ха-ха!.. А теперь мы уйдем туда втроем!.. И снова заживем вместе, ха-ха-ха!

- Ты пришел, наверное, чтобы я почесала тебе пятки?.. - ласковым голосом спросила Змейка.

- Ага!.. - вдруг вспомнив, закивал Ганбаль, роняя с плеч землю. - Я люблю, когда мне чешут пятки!..

- Ложись!.. - она указала на постель. - Мы будем тебе вдвоем чесать их!.. Ложись!.. - повторила она, и Ганбаль, присмирев, покорно лег на белоснежные простыни.

Змейка коснулась пальчиками его почерневших ступней, Ганбаль блаженно заурчал, тихонько подвывая, как собака.

Змейка кивнула Азриэлю. Он осторожно выбрался из комнаты и спустился вниз за ружьем. Ганбаль даже не услышал скрипа ступенек, погруженный в сладкие грезы. Но едва Азриэль ступил на пол, как услышал рычание. У камина, закрывая путь к ружью, сидела Джульба, Голова у нее была проломлена, в боку кровоточила еще одна рана, видимо, Ганбаль убил ее, сделав и пса оборотнем. Джульба рычала, не узнавая Азриэля, готовясь броситься на него.

Азриэль замер, не зная, что ему делать. Легкая тень смерти уже прошуршала серебряным крылом над ним, как вдруг рука нащупала крестик, висевший на шее. Азриэль сорвал его и, выставив вперед, как щит, двинулся на Джульбу. Та заскулила, отвернула голову и поползла прочь в подвал, дверь в который была раскрыта.

Азриэль добежал до камина, схватил ружье, вытащил из камина головешку и стал подниматься наверх. Он вошел в комнату, остолбенев от увиденного: посреди комнаты стоял Ганбаль, прикрываясь Змейкой, как щитом, и высасывая из нее кровь.

- Стреляй в нас!.. - прошептала она.

- Неужели ты сможешь выстрелить в нес?! - коварно шептал Ганбаль.

Глаза у него уже горели, раны затягивались, и он молодел на глазах.

- В ту, которую ты успел уже полюбить?! - скалясь, шептал Ганбаль. В ее тело, в ее головку!..

За спиной Ганбаля уже светлел, колыхаясь, точно море, опаловый туман восхода.

- Стреляй в нас! - шептала умирая Змейка.

Азриэль поднял ружье, поднес головешку к фитилю. Слезы мешали ему, и он никак не мог решиться поджечь его.

- Если ты выстрелишь, она умрет навсегда! - рычал Ганбаль. - Кровь можно влить до захода солнца, подстрелить молодую косулю, перелить ее кровь, и это тело станет еще гибче и прекрасней! Не спеши поджигать фитиль! Я уйду от вас, живите вдвоем, всем хватит места на земле, зачем же убивать друг друга?! Пролежав сорок дней в мерзкой земле с наглыми червями, жуками и прожорливыми личинками, я стал святым и миролюбивым, излечившись от непомерной злости, и теперь предлагаю тебе, Азриэлю, вечный мир и дружбу. Мы станем бессмертными, будем помогать друг другу, а вдвоем нам не страшен ни Бог, ни Дьявол, ни Король!..