Страница 23 из 66
- Клюкнул, должно быть, - тихонько сказал Владимир, обращаясь к Валентину.
Но Федюков в это утро нигде не клевал. И вид у него был как у проснувшегося орла. Вдруг он неожиданно выхватил из кармана газету и, не развертывая, а только взмахнув ею, крикнул:
- Убит эрцгерцог Фердинанд!., (он остановился) наследник австрийского престола... (он опять остановился) рукой сербского революционера благородного юноши еврея Принципа...
Все переглянулись, как бы не зная, какое значение придать этой новости, содрогнуться и некоторое время молчать или накричать на Федюкова, что он только напрасно взбаламутил всех. Действительно, все ожидали чего-нибудь серьезного, т. е. касающегося непосредственно каждо-го или всего собрания, а оказалось, что где-то очень далеко случилось происшествие, никого из здесь присутствующих не касающееся. Все разочарованно повернулись.
- Поменьше бы предисловий делали, - крикнул кто-то иронически. - Он скоро о пожаре с таким же значительным видом будет сообщать.
Федюков сначала растерялся, как теряется актер, после своего лучшего номера вдруг услы-шавший только одно шиканье вместо аплодисментов. Но потом спохватился и, как бы делая отчаянную попытку удержать ускользающее внимание, потрясая над головой газетой и припод-нявшись на цыпочки, крикнул, точно перед ним была несметная толпа народа:
- Этот факт грозит чрезвычайными последствиями!..
- Никакими последствиями он не грозит, - сердито отозвался плешивый дворянин.
- Как никакими?.. - испуганно вскрикнул Федюков и с поднятой еще газетой растерянно оглянулся на сказавшего. - Это тираны несчастной Сербии, и гнев притесняемого народа вдруг прорвался...
- Никуда он не прорвался...
Предводитель Николай Александрович Левашов, стоявший молча, держась за спинку перевернутого стула, вдруг медленно перекрестился и сказал:
- Бедный старик Франц-Иосиф... на его старую царственную голову одно несчастие обрушивается за другим.
Этой фразой он повернул вопрос совсем в другую сторону - простого человеческого сочувствия к горю, постигшему царственного старика. И все на минуту замолчали. Потом, как бы из вежливости выждав некоторый срок, обступили Федюкова и вполголоса просили его прочесть подробности, движимые сочувственным желанием узнать ближе о горе, постигшем старика Франца-Иосифа.
- Несколько рук торопливо развернули на рояле газету, и десяток голосов через спины и плечи других наклонились над ней, выкликая вслух наиболее значительные фразы:
"...Убийство на политической почве... убит тремя пулями в область живота и шею".
- Это ужасно, - сказала, содрогнувшись, баронесса Нина, - убивают в области живота...
Когда волнение улеглось и уже спокойно прочитали подробности убийства, всем показа-лось неудобно в таком настроении приниматься за обычную будничную работу, поэтому едино-гласно решили перенести заседание на ближайшую субботу. Причем Павел Иванович сказал, что так как и это заседание не удалось посвятить делу и в конце концов опять ограничились только речами, то он предлагает ради экономии времени к следующему заседанию заготовить проекты и схемы работ, чтобы сказались уже реальные результаты деятельности Общества.
- А говорить совсем не дадите? - крикнул Авенир.
Павел Иванович только молча развел руками, как бы показывая, что если бы даже он лично и ничего не имел против, то воля собрания сильнее его личных желаний.
- Значит, тогда здесь больше делать нечего. Ну да подождите, мы вам приготовим пулю...
Все стали подниматься.
- С Владимиром не говорил еще об имении? - спросил Митенька Воейков у Валентина.
- Да что же сейчас говорить? Вот поедем к нему, там и поговорим. У него деловые разговоры вести удобнее, чем здесь, - сказал Валентин.
XXI
У мужиков дела продолжали оставаться все в том же неопределенном положении: землю не переделяли, полей как следует не обрабатывали, - все ждали, что переменится что-то. В чем должна была совершиться перемена и когда именно, никто не знал, но так как все было плохо и тесно, то все знали, что рано или поздно перемена должна произойти.
И так как время было промежуточное, между посевом и сенокосом, то употребляли его или на разговоры у завалинок, или копались на дворах, мастеря что-нибудь.
Бабы в это время ходили к бабкам лечиться. А старушки, нацепив на спину котомки и взяв на руку странническую корзиночку, обшитую холстиной, тянулись по большим и проселочным дорогам с высокими палками в руках на богомолье, к какому-нибудь угоднику за много верст, ночуя под придорожными ракитами и с зарей снова поднимаясь в путь. Только и было это нерабочее время, когда вспоминали, как следует, о болезнях тела и души.
У иного уж давно на руке загноилась громадная рана, но в рабочую пору стыдно как-то было тратить время на такие дела. И потому пользовали дома своими средствами: мазали тестом, кислотой, присыпали сахаром толченым, пока не вываливалась кость или струпьями не покрывалось все тело. Тогда только обращались к коновалу, который, кроме своих прямых обязанностей, занимался частной практикой и отличался свирепыми методами леченья.
Потом, как на грех, по всей деревне стал ни с того ни с сего валиться народ. В одной избе лежало двое в жару и беспамятстве, в другой - четверо, а в иных избах даже напиться подать было некому.
- Вот всегда это время вредное какое-то: подойдет, так и пошло косить, - говорили мужики, - роса, что ли, такая падает, а может, напускает кто.
- Только бы дознаться, все кишки бы выпустили.
Коновал ходил по дворам, мазал всех подряд мазью, от которой больные дня по два лезли на стену, клал ногами на восток и брызгал какой-то водой. Так как он за это ничего не брал и делал только в силу непреодолимой страсти к лечению, то ему не препятствовали делать, что угодно. И только просили, чтобы мазал полегче.
- Чем злей берет, тем лучше, - говорил недовольно коновал, - нежные очень стали.
В своем лечении он придерживался исключительно собственного усмотрения, докторов презирал и почти ненавидел за то, что они пишут что-то непонятное на бумажках, требуют чистоты и дают лекарства, которые приготовляются в городе у всех на виду в аптеке.