Русь (Часть 2)

Сейчас это делали только старик Тихон со своей старухой да Софрон. А молодые все спешили с утра поспеть на базар, чтобы не упустить лишнего рубля, потому что в праздник не выпустишь жену в церковь в домотканом сарафане, а нужно, чтобы было все как полагается. Ведь это старики - надел свои лапотки, подвязал их веревочками - и пошел. Для святых и в этом хорош. А раз живешь с народом, нужно поневоле стараться, чтобы было все как следует.

- Он трудится, чтобы господу угодить, а тут спину гнешь, чтобы жену нарядить, - говорил иногда Сенька.

И чем дальше, тем больше забывались все эти праздники.

Рвали все безо времени. Орехи в лесу только завязываться начнут, и в них еще не зерно, а только кисленькая мякоть в мягкой скорлупе, а ребята уже трескают их вместе с этой мягкой скорлупкой.

Яблоки тоже: их еще и из-под листьев не видно, а уж у этой саранчи полны карманы ими набиты. И животы у всех как барабаны. А за ними - взрослые мужики, рассудив, что если Спаса будешь дожидаться, то и не попробуешь вовсе, какие яблоки есть. А потом уж привыкли есть все зеленое, чтобы успеть захватить. И если у кого заводился садик из пяти яблонь, то ко второму Спасу деревья стояли чистенькие. И хозяин, обойдя их раза два кругом, лишний раз убеждался, что они только напрасно место занимают. Лучше поехал на базар да купил.

И как только приходило лето, так и начинали все кататься от живота, но всегда всю беду сваливали на воду, что вода будто в колодце летом отчего-то вредная делается.

- Старики говаривали, что ежели безо времени что-нибудь сорвешь и съешь несзяченое, то раздуешься весь и земля тебя не примет, - говорил Тихон, потому что господь для всего срок свой положил.

- Уж который год орехи и яблоки бузуем почем зря, и ни один еще не распух, - говорили молодые. - А земля не примет, в овраг сволокут, нам погоста не нужно.

XI

Баронесса Нина Черкасская после отъезда Валентина целый день была тревожно настроена. Ей все казалось, что Валентин передумает и вернется за ней, чтобы взять с собой на Урал и довести ее там до первобытности.

- Вообще это был бы кошмар, - говорила она Ольге Петровне. - И я все-таки должна быть благодарная этому святому, несмотря на его дурацкое имя.

- Я не понимаю, о чем ты так беспокоишься? Ведь ты не фарфоровая куколка, могла бы отказаться - и только, - сказала Ольга Петровна.

- Ты права, я не фарфоровая куколка... впрочем, ты совсем не права. Никак не уследишь за собой. У меня всегда получается так, что я решу не делать чего-нибудь, а в самый последний момент обязательно забуду, что я решила, и все выйдет наоборот. Потом я боюсь Валентина. Ты знаешь, у меня перед ним постоянно внутренний страх. Мне иногда кажется, что он может сделать надо мной какое-нибудь ужасное насилие.

- Ну, это уж из области твоих фантазий.

- Вот! Это и самое ужасное, что у меня фантазии. И это такое мученье. Я в один момент могу вообразить все. И еще ужасно то, что я никогда не понимаю, что я чувствую.

- Как не понимаешь?

- Так. Вот теперь уехал Валентин, быть может, навсегда, - грустно прибавила баронесса, - и я не знаю, что получилось. Я была счастлива с ним. Ты сама мне говорила, что я счастлива, а ты больше меня понимаешь в этом толк. Правда, ему было решительно все равно, верна ли я ему или нет (но я, кажется, была все время ему верна). И в то же время я боялась, как ужаса, этого Урала. Ведь есть такие женщины, что за любимым человеком готовы бежать на край света. А я не могу, не могу. На край света с горничной не побежишь, а я без нее одеться не смогу.

- Ты знаешь, мне иногда кажется, что я глупая. Ужасно глупая! - сказала с выражением отчаяния баронесса Нина.

- Женщина смело может считать себя умной, если ее любят мужчины, ответила Ольга Петровна.

- Ты думаешь? Слава богу. Ты меня утешила. А то я иногда вот так остановлюсь, - сказала баронесса, протянув перед собой руки и моргая глазами, точно она была в темноте, - остановлюсь и ничего не понимаю. В особенности, когда профессор говорит со мной о высшем. Это такая мука!.. Я сплю, а он говорит. Нам с ним больше ничего не остается. Он испуган раз навсегда. Это тем более безнадежно, что я сама не знаю, когда могу раскричаться.

- Ну, что же ты теперь думаешь делать? - спросила Ольга Петровна, сидя на диване в шляпе, с поднятой на нос вуалеткой и с таким выражением, с каким спрашивают вдову, что она будет делать без мужа.

Баронесса молча и медленно покачала головой.

- Не знаю, не знаю. Как я проклинаю это нелепое озеро с его священными водами! - сказала в порыве отчаяния Нина. - Если уж так необходимо варить ему эту уху, можно бы на берегу пруда устроить какую-нибудь загородку со стороны дороги.

- А почему бы тебе не поехать с ним?

Баронесса Нина широко открыла глаза.

- Мне поехать?.. - Потом, оглянувшись по сторонам, проговорила: - Я тебе скажу по секрету: все эти три дня я была в безумной тревоге; мне все казалось, что он вернется и велит мне ехать с собой. Я почти не вставала с колен и все молилась. У меня даже иногда мелькает мысль о том, что, может быть, довольно мужчин. Взять какого-нибудь ребенка на воспитание... Как ты думаешь? - спросила она, тревожно глядя на Ольгу Петровну.

- Скучно...

- Да, это верно, - уныло согласилась баронесса Нина. - Я никогда ничего не чувство-вала к ним и все время ужасно боялась, как бы самой... Больше всего в этом случае боялась профессора, потому что он ровно ничего не понимает в этих вещах. И объяснять ему очень трудно.

- Отчего? Я всегда вещи называю своими именами.

- Милая, он даже имен не знает. Ни имен, ни вещей! - сказала с отчаянием в голосе Нина. - Говорят, - прибавила она уже другим тоном, - что некоторые женщины расцветают после этого. Не знаю. Я видела одну такую: у нее на животе были какие-то складки. Ты представила себе это? Складки. Мне говорили, что у меня живот, как у Венеры Капитолийской. Я никогда ее не видела и могу судить о ней только по своему животу. И вот - ты понимаешь меня - риско-вать тем, чем больше всего в жизни дорожишь. И когда я увидела эти складки, я сказала себе: вот почему я ни за что не соглашусь иметь ребенка. Валентин тоже говорит, что беременность - это безобразие... Вот!.. Только упомянула имя этого человека, как меня сейчас же охватил страх. Что было бы со мной, если бы он вернулся и сказал мне: "Собирайся"?