Страница 79 из 85
- Пропасть, - отвечал Александр Павлович и хлопнул рукой по кипе листов.
- Главное, захватили сразу много. Я, голубчик, до того старался, что охрип и смокся весь, а то бы окургузили.
- Окургузили бы непременно, - сказал Александр Павлович, как всегда мило соглашаясь.
Павел Иванович вдруг вспомнил, что он забыл закрыть заседание. И, озабоченно-хмуро ве-рнувшись с портфелем к своему месту, незаметно под сюртуком поддернул сзади свои широкие брюки и, нахмурившись, сказал:
- Объявляю заседание закрытым. Следующее заседание начинает конкретную работу в намеченном направлении.
- Браво! - крикнул Владимир и значительно подмигнул друзьям на дверь.
* * *
Владимир хотел было пригласить друзей к себе на дачу после заседания, но Валентин, отозвав его в сторону, сказал, что завтра он уезжает на Урал и ему не хотелось бы уехать, не простившись как следует. Поэтому он сегодня вечером сам устраивает пирушку у себя дома.
Приглашение получили: Авенир, Владимир, Александр Павлович, Петрушка, Федюков и Митенька Воейков.
- Так ты решительно завтра едешь? - почему-то тревожно спросил Митенька.
- Да, никак не позднее, - сказал Валентин, - а что?
- В таком случае мне надо тебе кое-что сказать... впрочем, это после...
- Говори сейчас.
- Видишь ли, я... я вчера решил... нет, лучше после скажу, - сказал Митенька.
Друзья простились и разъехались с тем, чтобы сегодня же в 10 часов вечера встретиться всем у Валентина.
Митенька Воейков, чтобы не возвращаться и не видеть перед собой развалин, на которые еще недавно смотрел с удовлетворением, как на расчищенное место для будущего, поехал к Левашевым, думая увидеть в последний раз Ирину.
"И все здесь, может быть, в последний раз"...
Его тянуло проехать к ней воспоминание о той легкости сближения, какая была между ними в прошлую встречу, с оттенком товарищеских отношений.
Товарищеские отношения к женщине не только не запрещались его прежним кодексом жизни, но даже всячески поощрялись, как вид отношений, единственно не пошлый.
С Ириной же у него завязались как раз товарищеские отношения. И потому они были для него совершенно новы, приятны своей неожиданной легкостью и естественностью, далекой в то же время от всего пошлого, то есть бывающего у всех людей.
Поехав между двумя белыми башнями ворот, Митенька подъехал к большому парадному подъезду с колоннами. Предводителя не оказалось дома. И, когда он стоял в знакомых простор-ных сенях с двойными стеклянными дверями, у белой лестницы наверх, на площадке послышал-ся женский голос, который Митенька сейчас же с забившимся сердцем узнал... Это был ее голос, голос Ирины... Она, очевидно, не понимала из слов докладывавшего старого слуги, кто приехал, и шла вместе с ним. Через секунду ее каштановая головка с локонами показалась на повороте, и она, перевесившись немного через перила, взглянула вниз.
И сейчас же ее лицо, недовольное и непонимающее, осветилось радостным удивлением.
- Вот это кто?.. Так скорей же, скорей! - крикнула она полушаловливо, полурадостно.
Митенька, торопливо сняв пыльник и бросив его на перила лестницы, почти бегом вбежал наверх.
- Я ведь одна сижу... и была такая злая... до отвращения... Ну, почему так давно не были? - спрашивала она, когда они, как два встретившихся наконец друга, поднялись на верхнюю площадку около большого венецианского зеркала с мраморными статуями в нишах по сторонам и пошли по ряду высоких пустых комнат с огромными окнами и белыми дверями.
- Почему так давно не был?.. - сказал Митенька, улыбаясь и глядя на Ирину с выражени-ем, не зависевшим от его вопроса. - Почему давно не был?... Нет, это все глупости!.. - сказал он и, взяв руку Ирины, смотревшей на него с товарищеской лаской и некоторым удивлением при его последних словах, сжал ее и отбросил от себя.
- Ну, а что же не глупости? - спросила с веселым удивлением Ирина, идя рядом в своем легком клетчатом коротком платьице и желтых туфельках на высоких точеных каблучках.
- Не глупости то, - сказал Митенька, - что я презирал всех людей оттого, что боялся их и не умел с ними говорить, а сейчас я себя чувствую так, как будто приехал домой к своему, своему человеку, которому могу говорить все! И мне не нужно даже непременно говорить; я могу молчать, и это меня не будет стеснять. Вы понимаете?
- Конечно! - живо сказала Ирина с прежним выражением товарищеской близости и простоты.
- И главное, - продолжал Митенька, как бы не слушая ее ответа, а стараясь точно выразить то, что он чувствовал, - что здесь нет какой-то пошлой влюбленсти и ухаживания, а просто... просто великолепно оттого, что я в первый раз подошел и увидел, что это чудесно.
С Ириной Митенька чувствовал себя совершенно иначе, чем с Ольгой Петровной, которой мог нравиться и которую мог интересовать только мужчина сильный, хищный, разнообразно тонкий, может быть, даже не совсем понятный. Здесь же он чувствовал такую искренность чистоты и дружбы, что ему даже хотелось сказать что-нибудь такое, чего человек менее искренний не решился бы сказать.
- У меня в такой степени нет влюбленности, что я даже не думал о вас все это время, - сказал он, когда они дошли до углового кабинета с камином и темными обоями, с золотым багетом по краям. - Вот здесь на балу, кажется, играли в карты? - сказал он.
- Да, - отвечала рассеянно, перестав улыбаться после его предыдущих слов, Ирина. Она остановилась при входе в комнату, повернула голову к окну и, сощурив глаза, смотрела вдаль, точно вдумываясь в его слова. Два темных локона, слегка вьющихся, как и тогда, на балу, спускались у нее около щек. Митенька смотрел на них и старался почувствовать, как они, эти локоны, были недоступно-далеки для него тогда и как они близки теперь!.. Наверное, более, чем для кого-нибудь другого.
- А я - думала... - тихо сказала Ирина, не поворачивая головы от окна и как бы вдруг грустно притихнув.
Митенька испугался, что он своей искренностью достиг совершенно обратного тому, чего желал, и поспешно прибавил:
- Нет, конечно, и я думал, но не так, как... не так! - сказал он с усиленным ударением, надеясь этим выразить желательный для Ирины смысл.