Моя строптивая леди

— Все образуется, вот увидишь. Мы наладим свою жизнь без помощи отца. «Непогрешимый», скажите на милость! Тот, кто первым назвал его так, не слишком разбирался в людях.

— Я много думала над твоими вчерашними словами и нахожу, что наш союз с сэром Уильямом не имел особого смысла, а уж твой с сэром Генри — и того меньше. Возможно, с годами отец впал в слабоумие.

— О нет, ты не права. Для этого он все еще слишком молод и полон сил. Он яростно жаждет власти и, без сомнения, имел свои причины выдать нас за Вернемов.

Принц Фредерик Уэльский скончался десять лет назад. Граф Уолгрейв, его ровесник и близкий друг, связывал с ним все свои амбиции, выжидая, когда умрет старый король и трон перейдет к Фредерику. По иронии судьбы тот умер сравнительно молодым, и наследником был объявлен младший сын, ныне король Георг III, всецело находившийся под влиянием своей матери принцессы Августы и Бьюта, ее фаворита-шотландца. Такой поворот событий дорого обошелся графу Уолгрейву.

— Бедный отец, — пробормотала Честити насмешливо. — Когда хочешь быть ближе к трону, следует играть на обе стороны — так, на всякий случай. Зря он пренебрегал леди Августой.

— И восстановил ее против себя, всячески занимая время принца Фредерика. А все потому, что, по его мнению, женщины не заслуживают внимания.

— Похоже, у него никогда не было дара предвидения, — сказала Честити после короткого раздумья, — иначе как объяснить это слепое стремление связать наше имя с Вернемами? Разве что сэр Уильям имел какой-то вес.

— Вес? — Верити хмыкнула, не поворачиваясь от сундука. — В глазах леди Августы? Никогда! Она терпеть не могла сэра Уильяма, как и любого недруга Бьюта, с которыми ее связывают узы безмерной симпатии.

— Узы бесстыдной симпатии.

— Честити!

— Разве не так? Если для тебя это ново, ты поистине слепа. Бесстыдство объясняет эту симпатию — у красавчика Бьюта мозги с горошину и кроличья отвага!

— Право же, Честити! — Верити попыталась удержаться от смешка, но не сумела. — А если честно, здесь я вполне согласна с отцом: такой фаворит опаснее для страны, чем любой внешний враг. К несчастью, Бьют держит в руках не только королеву-мать, но и юного короля.

— Отец не колеблясь ухватился бы за шанс изменить положение дел.

— Но ведь ты не думаешь, что братья Вернемы могли ему в этом помочь?

— Кто знает? Отец как-то упомянул, что выискивает доказательства связи Бьюта с якобитами, его поддержки принца Чарлза в 1745-м. В ту пору многие заигрывали с якобитами, поскольку казалось, что тем удастся вернуть Стюартов на трон.

— А когда мятеж был подавлен, большинство переметнулось на сторону их противников. Гнусное двуличие!

— Помнится, сэр Уильям был в составе комитета по разоблачению тайных сторонников якобитского движения.

— Увы! — признала Верити, дрожа от отвращения. — Он обожал распространяться на эту тему и так злорадствовал, что мне было неизменно жаль этих несчастных. Вот кому было по душе издеваться над людьми! Единственный способ выкрутиться — дать ему взятку. Все это помогло ему подняться от скромного сквайра до заметной фигуры, пусть и в местных масштабах.

— Неприятный человек, — рассеянно сказала Честити, думая о своем. — Допустим, за время работы в комитете сэру Уильяму удалось узнать сведения, которые могли бы скомпрометировать Бьюта, и отец перекупил часть их ценой твоего брака. Кто его знает, этого шотландца…

— Ты ошибаешься, сестра, — поразмыслив, сказала Верити. — Бьют не слишком умен, но безгранично предан трону. Что с того, что он шотландец? Не все они были на стороне якобитов, что бы там ни твердила досужая молва.

— Наверное, ты права.

Честити взялась помогать сестре укладываться и молча занималась этим, пока в груде пеленок не нашарила запечатанный конверт.

— Это еще что такое?

— Так, ничего! — Верити виновато отвела глаза.

Осмотрев документ, Честити обнаружила, что он состоит из двух листов бумаги, сложенных вчетверо и скрепленных печатью на каждом углу. Она вопросительно глянула на сестру.

— Не знаю, что с этим делать. Однажды сэр Уильям показал мне, где это хранится, и взял с меня клятву, что после его смерти я немедленно передам это лорду Мэнсфилду, верховному судье. Я поклялась на Библии!

— Исключено! — решительно заявила Честити, хорошо знавшая скрупулезную честность сестры. — Ты никому ничего не станешь передавать, пока не обвенчаешься с Натаниелем.

— Хорошо, — неохотно согласилась Верити. — Все равно ведь Мейденхед находится на пути к Лондону, так что клятву я не нарушаю.

— Именно так. — Честити повертела документ в руках. — Как по-твоему, что в нем?

— Не имею ни малейшего понятия, но знаю одно: сэр Уильям не желал, чтобы этот документ попал в руки его брата. Возможно, это поправка к завещанию.

— О лишении Генри опекунских прав? Тогда давай поскорее это вскроем!

— Нет, что ты! — Верити в испуге выхватила документ. — Со сломанными печатями он будет недействителен!

— Да, но… — Честити оборвала фразу и сменила тему. — Ну и Бог с ним, ведь сейчас главное — добраться к Натаниелю. Там обсудим, как действовать дальше.

— Не обсудить ли это сейчас, с лордом Сином?

— Ты с ума сошла! Мы даже не знаем, о чем этот документ! Не хватало еще, чтобы в руки одного из Маллоренов попало то, что может быть использовано против нас. Спрячь его получше, а я пойду переоденусь.

Когда она ушла, Верити спрятала документ и вздохнула, размышляя над плачевным положением дел. Ее собственная ситуация еще могла улучшиться, но судьба сестры была решена. То, что граф Уолгрейв из корысти пытался принудить Честити к браку с Генри Вернемом, было из ряда вон выходящим.

Когда разразился скандал, Верити находилась на последних месяцах беременности. Сэр Уильям не преминул поставить ее в известность, кипя от гнева и возмущения: еще бы, ведь Честити отвергла его родного брата. Он обрисовал ее поступок в самых черных красках, однако позже Верити выслушала ту же историю из ее собственных уст.

Генри Вернем, десятью годами моложе брата, походил на него только внешне. Уильям был откровенно груб. и жаден, Генри был скользкий тип. Он был недурен собой, но не имел особых талантов и занимал незначительный пост в суде. Иными словами, он был ничтожеством и не мог предложить ничего, кроме имени и фамильных связей. Тем не менее он имел наглость просить руки самой блестящей дебютантки сезона, и, вместо того чтобы рассмеяться ему в лицо, могущественный граф Уолгрейв приказал дочери принять предложение. Честити и не подумала, сочтя это шуткой. Гнев отца быстро развеял ее иллюзии, однако она упорно стояла на своем, стоически вынося лекции о пользе послушания и всевозможные запреты, призванные наставить ее на путь истинный. Даже угроза заточить ее в провинции не возымела должного действия: Честити заявила, что предпочитает участь затворницы сомнительным знакам внимания Генри Вернема.

В ту ночь она мирно уснула в своей постели, чтобы проснуться в полночь от крика и шума. Усевшись, она увидела в распахнутых дверях отца с миной притворной ярости на лице, а за его спиной — полдюжины тех, кто в то время гостил в Уолгрейв-Тауэрс. К ужасу и возмущению Честити, в ее постели возлежал Генри Вернем. Она тотчас поняла смысл происходящего: спектакль был призван уверить всех, что она уже состоит в связи с этим человеком, чтобы отец мог «прикрыть грех» браком. Он ни минуты не сомневался, что она покорится, — в конце концов, что еще остается настоящей леди перед лицом публичного скандала?

Однако Честити и тут не оправдала его ожиданий. Она во всеуслышание заявила, что не имеет с этим ничего общего, что невинна и не свяжет свою жизнь с человеком, способным на подобные гнусности. Спасая положение, граф вынужден был настоять на версии падения дочери. После недели заточения с своей комнате на хлебе и воде Честити была наголо обрита и сослана в домик садовника с наказом впредь не появляться на глаза и не просить денег. Ей была оставлена только мужская одежда. Так поступали со строптивыми дочерьми.