Страница 11 из 17
Уехал и не вернулся.
– Искать не захотели, заявлять, что пропал, тоже, – со вздохом сказала сухонькая пожилая женщина, все время придерживавшая возле себя маленькую девочку, Это была жена старого Мельника. – Измучил нас отец. По правде, никто и не жалеет, что потерялся он, отпал от дома.
Сын и невестка молча прислушивались к словам матери. Не хотел мешать ее рассказу и Анатолий, хотя в мыслях сопоставлял и прикидывал каждое слово к известному ему. Вспомнил золотовский сапог, при упоминании железа и шифера подумал о квитанции свердловской горсправки с адресом товарного двора. А бесстрастный голос жены Афанасия продолжал:
– И до войны нас лаской не баловал. В войну разбогатеть, нажиться хотел, людей обидел. Из-за него с ребятишками намучилась, да не в родных краях. Чужим был, чужим и остался. Внучата и те боялись его. Когда надумал ехать, отговаривать не стали, подумали – отдохнем… А он ни разу и не написал. Бог с ним….
Она рассказала, видимо, все. Моисеенко молчал, И тогда Петр осторожно осведомился:
– Что-нибудь случилось нехорошее?
– Убит ваш отец, – почему-то сразу открылся этим людям Моисеенко.
– Ой, – вырвалось у невестки.
Мать и сын не промолвили ни одного слова.
– Около Свердловска убит, – уточнил Анатолий. – У него там были знакомые?
– Нет, – твердо ответила жена.
– И еще: нашли при нем удостоверение ДОСААФ на ваше имя, – взглянул Моисеенко на Петра.
Это сообщение как-то сразу встряхнуло всех, сняло ту скованность, которая сдерживала весь разговор.
– Петро! Так ведь он твой старый пиджак надел! – почти радостно воскликнула невестка. – Удостоверение в пиджаке было, а ты на малых думал!.. В пиджаке было? – с откровенным любопытством обратилась она к Моисеенко.
– В пиджаке.
– Во! Я и говорю.
Сейчас, когда для этих людей все стало ясным, и они, не замечая своего облегчения, заговорили свободно, Моисеенко, напротив, внутренне обеспокоился.
– Уезжал он один, вы точно знаете?
– Наш отец всю жизнь все делал один, – объяснила мать. – Не любил он людей.
– Но ведь ехал в незнакомый город да еще хотел железо или шифер достать? – не отступал Моисеенко.
– Дорогой товарищ, – Петр встал и наклонился через стол к Анатолию. – Наш отец от своего не отступал всю жизнь: жил – копейке молился и умер, видимо, в погоне за ней. Со мной он последние годы не разговаривал из-за того же. Мы вот, – он обвел взглядом хату, – никуда не ездим, знаем работу, дом и ребятишек, – и живы-здоровы не хуже других. А он… – И, махнув рукой, Петр сел. Сказал: – Какой тут может быть разговор?
Всю дорогу до Кишинева Анатолий Моисеенко провел в раздумьях. Впервые он столкнулся с тем, что смерть человека, казалось, никого не волнует, кроме следователей. Ведь надо же до такого дожить!
И еще подумал: будь это несчастный случай – сегодня на деле можно было бы поставить точку. К удовлетворению следователей и… даже семьи.
Но закон есть закон. Пусть смерть Афанасия Мельника и не огорчила людей. Но жизнь у него отнял убийца. И он должен предстать перед законом.
Приехав в Кишинев, Моисеенко заказал телефонный разговор со Свердловском.
18
Суетин сразу вызвал Саломахина.
– Василий Тимофеевич! – слышался в трубке его бодрый голос. – Сапожок-то, в котором мы начали сомневаться, оказался точным, как песочные часы. Четыре года назад Мельник уехал к нам, в Свердловск. И в той самой одежке. Анатолий все узнал.
– Знаю.
– Чего ты знаешь? Железо и шифер хотел купить здесь. Теперь соображай, зачем товарным двором интересовался… Видно, не успел. А привозил каракулевые шкурки…
– Знаю. Моисеенко еще не вылетел обратно?
– Завтра.
– Задержи его там на пару дней.
– Ты чего меня путаешь?
– Четыре года назад Мельник был в Шадринске. – И, послушав молчание в трубке, досказал: – Задерживался милицией на здешнем рынке… с каракулевыми шкурками.
– Вот это кино!
– В Кабаньем не появлялся. Пусть Анатолий как следует поговорит там о его шадринских знакомых. В гостинице и Доме колхозника Мельник не останавливался, это я уже выяснил.
– Жди звонка.
19
Второй раз семья Мельника встретила Анатолия Моисеенко как знакомого, и рядом с гостеприимством заметнее было удивление, смешанное с настороженностью: первый разговор с ним здесь считали последним. И он, поверив им до конца прошлый раз, начал сразу по-простому. Извинившись, что вынужден надоедать, рассказал о новых обстоятельствах, выявленных Саломахиным в Шадринске.
– Там он был, это по милицейским документам установлено. А где ночевал – неизвестно. Ни в гостинице, ни в Доме колхозника не останавливался. И в Кабанье не заезжал. Люди бы приметили, сами понимаете… Значит, должны быть у него знакомые в Шадринске.
– В Шадринске не знаю, – сказала мать. Но Моисеенко почувствовал в ее голосе неуверенность.
– Не мог же он, как бродяга, на вокзале?
– Не мог, – согласилась она.
– Постарайтесь все-таки вспомнить… – попросил Моисеенко. – Я могу подождать даже. Переночую где-нибудь.
– Зачем? – как будто сама себе задала вопрос женщина. Помолчала в раздумье, потом оглядела своих и попросила робко: – Пойдите, дети, из хаты, а мы посидим чуток…
Сын и невестка молча повиновались.
– На старости лет не хотелось вспоминать плохое, – смущенно призналась она. – Поэтому и детей отослала. А главное, может, и некстати весь разговор мой. Дело-то давнее…
Уже после первых слов Анатолий понял, как нелегко было этой женщине вспоминать прошлое. За скупым н горьким признанием он по-новому увидел ее жизнь на чужбине. Вина мужа стала причиной изгнания всей семьи. И какой мукой была уже сама дорога в неизвестную Сибирь, из которой, говорили, никто не возвращался обратно!.. А людское отчуждение? Разве могли жестокие холода сравниться с ним?! И она знала: иначе быть не могло. Отсюда, из глухой зауральской деревни, война забрала всех мужчин, а вернула только нескольких калек. И Мельник здесь лишь бередил сиротскую память. Никто не хотел знать его, и он, как выгнанный из игры шулер, мучился желчным одиночеством.
Но случилось так, что и он не остался без сочувствия. Неподалеку от Кабаньего встретилась на пути Мельнику женщина, молодость которой истоптала война. Как они смогли понять друг друга? Только зачастил Афанасий из дому, сначала ночь проездил, потом – неделю, Жена, которая и так по утрам со слезами уговаривала детей идти в школу, узнала обо всем, но молчала, чтобы не навлечь на свой дом еще и грязной молвы. Так и жила несколько лет…
– Видела я ее. Анной звали. Красивая женщина, молодая, мальчик у нее был лет пятнадцати. Говорили о ней только хорошее. Нашего принимала, наверное, от тоски своей. А он присох… И только за год до того, как нам возвращаться, отказала ему. Что у них произошло, не знаю. Афанасий совсем почернел. Накануне отъезда ездил к ней еще раз…
– Фамилию этой женщины вы помните? – спросил Моисеенко.
– Нет. Анной звали. Если жива, найти ее легко. Женщина заметная.
– И вы думаете?..
– Как же иначе? Нам он сказал, что едет в Свердловск. А вы узнали, что был в Шадринске. Зачем ему туда ехать? В Кабаньем у него друзей нет, да и знакомых, которые могли бы обрадоваться такому приезду, – тоже. Пока здесь живем, с Урала ни одного письма не получал. Значит, никто и не вспоминал его. Так зачем ему ехать туда, где он никому добра не оставил?
– Пожалуй, вы правы.
– А к ней заехать мог. Только поэтому и рассказала вам то, о чем всю жизнь молчала.
Ставший чужим родным и знакомым, Афанасий Мельник не остался все-таки без человеческого приюта. И, зная его жизнь, можно было представить, как он держался за это последнее душевное пристанище, если пренебрегал ради него женой и детьми. И, может быть, права эта женщина в своей догадке!..
20
Анну Саломахин нашел без труда: в маленькой деревушке Плетни, что в семи километрах от Кабаньего, друг друга знали все.