Страница 1 из 6
Федор Раззаков
Дмитрий Шостакович
Дмитрий Шостакович родился 25 сентября 1906 года в Петербурге. Его отец - Дмитрий Болеславович - был инженером-химиком, мать - Софья Васильевна - пианисткой. Именно мать, которая была прекрасным педагогом, и привила сыну и двум дочерям любовь к музыке (старшая сестра Шостаковича Маруся - стала профессиональным музыкантом).
Свои первые музыкальные сочинения Шостакович написал в 11-летнем возрасте. Это были фортепьянные пьесы "Гимн свободе" и "Траурный марш памяти жертв революции". Видя способности своего ребенка, родители отдали его сначала в одну из частных музыкальных школ, а затем в консерваторию. В 13 лет он был зачислен на первый курс. Юный Шостакович обучался сразу по двум специальностям - фортепьяно (окончил в 1923 г.) и композиции (окончил в 1925 г.). Время было тяжелое, и семья Шостакович, как и многие, жила трудно. Особенно тяжело стало после смерти отца. Он скончался в возрасте сорока шести лет в феврале 1922 года. Дмитрий вспоминал: "После смерти моего отца мне пришлось очень нуждаться. Приходилось много халтурить. Все это подорвало здоровье и расшатало нервную систему".
Так как консерваторской стипендии на жизнь явно не хватало, Шостакович с осени 1923 года вынужден был подрабатывать тапером в кинотеатрах "Пикадилли", "Паризиана", "Светлая луна" и др. Причем, эта вынужденная практика помогла ему в дальнейшем. Как вспоминает В. Тернявский: "Иногда он давал волю фантазии, и заскучавшие зрители начинали аплодировать... Его музыка очаровывала и отвлекала от банальных кинострастей тех лет или видовых фильмов типа "Болотные и водяные птицы Швеции". После окончания сеанса кто-нибудь подходил к нему и говорил: "Как замечательно вы импровизируете".
Александр Константинович Глазунов, ректор консерватории, - один из последних мэтров русской музыкальной классики XIX века, помогал Мите Шостаковичу, хлопотал о пайке и специальной академической стипендии. Однажды Глазунова спросили, нравится ли ему музыка Шостаковича. "Нет, ответил тот. - Это не в моем вкусе, но именно ему принадлежит будущее!" Эти слова оказались пророческими.
В июле 1923 года во время отдыха в Крыму к 17-летнему Шостаковичу пришла первая любовь. Его избранницей стала его ровесница, школьница из Москвы, дочь известного литературоведа Таня Гливенко. В компании молодых людей, отдыхавших в санатории, она была одной из самых веселых, и юный Шостакович сразу обратил на нее внимание. Они познакомились и все дни проводили вместе. Окружающие радовались их чистым и наивным отношениям, и только сестра Шостаковича Мария была недовольна. В письме матери она писала об Т. Гливенко: "Девица странная, кокетка, мне не нравится, но ведь на сестер так трудно угодить..."
Между тем в 1925 году Шостакович заканчивает консерваторию, и в том же году к нему приходит первый успех: он пишет Первую симфонию, которую посвящает Татьяне Гливенко. Ее премьера состоялась 12 мая 1926 года в Ленинградской филармонии буквально под гром оваций восторженного зала. Сколько раз 19-летний Шостакович выходил на сцену в тот день, чтобы раскланяться, очевидцы того действа так и не сумели сосчитать. Это был первый триумф композитора.
После окончания консерватории Шостакович некоторое время терзался мучительной дилеммой: кем быть - композитором или пианистом. Какое-то время он пытался совмещать две эти специальности. В 1927 году он принял участие в Международном конкурсе имени Шопена в Варшаве и был отмечен почетным дипломом. Однако в том же году он решил оставить исполнительское поприще и целиком переключился на сочинительство. К 10-летию Октября Шостакович пишет Вторую симфонию, затем следует Третья - "Первомайская" (1929). По мнению современника, "они были заказаны, отвечали требованиям агитискусства, укрепляли репутацию композитора как "революционного художника", но были написаны отнюдь не по принуждению". С этим утверждением можно было бы поспорить.
Семья Шостакович: мать, сын и две дочери - Маруся и Зоя, влачили довольно бедственное существование. Кроме этого, молодой композитор понимал, что в этой стране свободного самовыражения ему никогда не достичь. В письме к музыковеду Богданову-Деризовскому Шостакович тогда писал: "Настроение преотвратное. Я был внезапно охвачен сомнением в своем композиторском призвании, я решительно не мог сочинять и в припадке разочарования уничтожил почти все свои рукописи".
В 1926 году Шостакович заявил, что как бы ему ни пришлось нуждаться, однако в кино он работать не пойдет. Но прошло всего два года, и нужда заставила 22-летнего композитора обратиться к кино. В 1928 году он пишет музыку к фильму Г. Козинцева и Л. Трауберга "Новый Вавилон". Однако эта первая серьезная попытка общения с кинематографом провалилась. Дирижеры всех ленинградских кинотеатров категорически отказывались исполнять эту музыку Шостаковича. Как объясняли затем биографы композитора, "причина провала крылась в том, что психологически готовый к компромиссу Шостакович не оказался к нему готовым чисто творчески". Мол, он был раздираем внутренним конфликтом, с одной стороны - вписаться в социальную среду, с другой - невозможностью творить в русле РАПМовских нормативов (РАПМ Российская ассоциация пролетарских музыкантов).
Видимо, неудача, постигшая его в кино, заставила Шостаковича обратить свой взор к театру. Так он попадает в театр Всеволода Мейерхольда в Москве - ГОСТИМ. Он пишет музыку к пьесе В. Маяковского "Клоп". И хотя сама пьеса ему откровенно не нравится, однако он соглашается работать в ней только из уважения к авторитету Мейерхольда. Музыку к спектаклю он пишет в рекордный срок - всего за месяц, однако и в этом случае не получает единодушного признания. Но это не отпугивает от него Мейерхольда, который тут же заказывает музыку к следующему своему спектаклю - "Баня" по пьесе В. Маяковского. Однако Шостакович решает больше не искушать судьбу и от дальнейшей работы со знаменитым режиссером отказывается.
Близкие композитора были рады его возвращению в Ленинград, хотя и понимали, что это основательно сократит бюджет семьи. В те дни Шостакович выглядел усталым, часто и подолгу молчал. Близкие знали причину подавленного настроения Дмитрия, однако помочь ему ничем не могли.