Колдо

Рассказ о посещении "Минотавра" не сводится только к тому, что на вопрос: "Есть ли у вас артишоки?" Колдо ответили, что могут предложить только артефакт... Посещение "питательного" заведения обратило Колдо к своеобразному восприятию мифа о Минотавре. Допустимо считать, что постройка лабиринта царя Миноса напоминала по идее математическую задачу: как архитектурными средствами добиться сложности, равной уравнению с многими неизвестными, то бишь этакими сюрпризами в виде проваливающихся лестниц, раздвижных стен и прочей радости... Так вот, употребление блюд, закусок и напитков в "Минотавре" чем-то приравнивалось к этим неизвестным. Дело осложнялось лишь тем, что путеводной нитью в ресторане не обеспечивали, ни меню, ни все знания о вкусной и здоровой синтетической пище не могли здесь помочь. "Минотавр" гарантировал потрясающую экзотику вкусовых ощущений, но... не ручался за психику клиентов... Несравненная изюминка была в том, что любое блюдо могло оказаться этим самым... Минотавром, а жертвой - любой из проголодавшихся. Об этом, собственно, и рассказывала, тем и отпугивала шикарная вывеска у входа. - А ничего живут, весело,- сам себе сказал Колдо и решительно вошел в пустынный каменный зал, в голове его уже созрел план, как вывести на чистую воду злосчастного содержателя ресторана... Во-первых, рассуждал Колдо, в характере Миноса не должно быть ни единого плюса, и время теперь такое, что от Миноса потребовалось несколько смягчить вывеску. Для этой цели он и решил - проще и выгодней кормить пациентов мясом этого... ну да, Минотавра. Таким нехитрым образом тот, кто съедает это мясо, сам и становится Минотавром... ну, пусть не в буквальном смысле... Значит, уловка проста: необходимо заказать контрольное блюдо, хуже другое - сколько уже тепленьких и кровожадных Минотавров гуляет на свободе во всех мирах. Получите, однако: нам, пожалуйста, запе-ченую говядину в соусе из вашей собственной крови, дорогой Минос! Едва только Колдо успел сделать свой заказ, седовласый пожилой хозяин ресторана упал на колени, стал целовать пыльные ботинки посетителя, умоляя не рассекречивать его миф, ссылался на свое доброе имя, на авторитет и уважение, которые нынче так трудно даются, говорил о том, что входит в Центральный совет планеты, что кое-кто из влиятельных кругов заинтересован в тайной поставке минотаврятины на социальный рынок Галактики... что на планете XXI и XV век работает подпольная фабрика экспериментальной генинженерии... и так далее, и что он вообще выполняет долгосрочную программу... - О боги, это крах... крах! - восклицал, умолял и трясся в душном ознобе седовласый хозяин.- Не погуби, не погуби! - Несчастный,- сказал Колдо презрительно,- только из любви к мифологии я прощаю твою кухню и душу. Живи, но дай слово, что ты в течение ближайшего года будешь обслуживать интуристов, желательно негуманоидных... Колдо ушел, накормленный отменной "всякой всячиной", а Минос после его ухода воздел руки к небу и пустился в "плюсовую". Что мог сделать сытый Колдо за оставшиеся полдня? Он отправился в Добровольное общество социальных возбудителей. Как следовало из справочного материала, общество это пестовало своих членов с особой любовью, которая, конечно, сама требовала определенного возбуждения, а наследуемый демок-эротизм царивших здесь взглядов не отрицал ни одного из способов... вплоть до подкорковых, не считая уже так называемых политических игр в эрогенных зонах Великих целей. Теоретики этого движения утверждали, что возбуждение как таковое венчает всякую здоровую и стихийную социальность, а потом борьба любых общественных интересов должна носить как бы любовный характер, как бы добровольный. Социальные идеи должны отдаваться друг другу без насилия и, таким образом, создавать полисимбиоз. Единственным камнем преткновения остается давний вопрос: какое начало считать активным, а какое пассивным. Увы, выяснение этого вопроса привело к естественному расколу общества на мужское и женское начало в социальной борьбе... Колдо был мужчиной, он это чувствовал... Поэтому, когда пресс-секретарь общества проводил его в зал, где происходили ежедневные заседания активников, Колдо был уверен в себе на все сто процентов, но когда он оказался там за дверью - уверенность покинула его... зал был до отказа набит лучшей половиной. Колдо ничего не знал об установленном регламенте, поэтому начал свою речь прямо в проходе между рядами кресел: - Милые дамы!., простите, я хотел сказать уважаемые... м-да!.. добровольного общества! Очень прошу вас не смущаться моим внезапным появлением. Я как представитель спаренного набора хромосом, как носитель определенных рудиментарных аксессуаров вашего пола... в конце концов как социальный продукт намерен внести ясность в образовавшийся раскол вашего модного... м-да!... течения. Интеллектуальный аутосекс, которым мы с вами беспорядочно занимаемся на протяжении всей жизни, к счастью, в отличие от обыкновенного, не обладает столь явной полярностью природных начал, как секс обыкновенный. Возможно, я не скрою, возможно, что кто-то там в нашем мозгу и совершает, простите, акт... но, милые дамы,- разглядеть-то мы его по-настоящему не в состоянии! Согласитесь, это делает честь мозгу. Он стыдлив, наш мозг, а стало быть, его сексуально-мыслительная работа от нас скрыта. Не обращает ли это вас к мысли, что социальная природа человека крайне безобразна и остается таковой на протяжении всей последней истории нашего... м-да!.. развития?.. Ставлю вопрос: в чем дело? Отвечаю: наш секс и наш соц утратили духовное начало, заметьте, не мужское и не женское, а это третье состояние мира... С позволения читателя, реакцию зала мы опускаем, так как нет ничего более трудного, чем передать реакцию женской аудитории, ограничимся поэтому протокольным стилем. Вопрос из зала: - Это какое же третье состояние - импотентное, что ли? Ответ: - Ну что вы, я говорю о радости, о социальной любви, вы же этим занимаетесь? Возражение из зала: - Нет, вы говорите об импотенции. Ответ: - Нет, я говорю применительно к социальным вопросам... Возражение из зала: - Нет, вы подразумеваете как раз это! Ответ: - Вы неправильно меня поняли. Возражение из зала: - Мы вас правильно поняли. Вам нечего делать на нашем заседании. Вопрос: - Это правда?.. Он не верил своим глазам, неужели вот так уйти?! Ни одной улыбки, ни единой! Нет, одна все-таки была. Она сидела в чудесном бело-голубом платье, совершенно далекая от всякой активности, и улыбалась ему. Он долго и спокойно удерживал ее глаза. Она долго и спокойно отвечала ему тем же. Тогда он подумал, что их знакомство продлится недолго. Она все узнает о нем, кем он был и кем он будет, она подумает и о том, что может быть с ней, если она будет с ним, и отшатнется, ведь он сделает ее такой же сумасшедшей... он лишен будущего во всех привычных представлениях. Он не из ее века, но он любит ее как самого себя! Нет, боже мой, скажет она, нет! Колдо продолжал свой экскурс. Уже поздно вечером он устроился в гостиницу "Иммигрант-турист" и посвятил себя усиленному проникновению в дебри справочного материала по планете XX век системы ЕС-6, созвездие Волопаса. Молчальное сословие было единственным в своем роде глухонемым сословием, из представителей которого была создана политическая оппозиция. Вообще, правильнее было бы им называться "скозловием", потому что... ну да что говорить! История этого сословия уходит корнями вглубь, в "золотой век", когда, как считали, молчание было золото, но в один прекрасный день золота стало так много, что из него начали делать водопроводные трубы, тогда-то и вспомнили о молчании. И здесь, на планете XX век, первыми это вспомнили политики. Они так устали от ежедневных скандалов с оппозицией, что выход, кажется, подсказала сама жизнь: оппозиция должна быть единой и безгласной. И вот сначала создали сословие привилегии, а потом уже возникла партия глухонемых, единственной задачей которой было побольше и получше молчать. Дело осложнилось (а любое достойное дело всегда осложняется) тем, что, как и всегда, вначале спекуляции были невозможным явлением, но потом выяснилась нежелательная картина: глухонемых рождается все больше и больше, а ряды партии досадно редеют. Тут кое-кто решил, что глухонемую оппозицию выгоднее фабриковать из вполне гласных членов общества, расплачиваясь за их "молчание" опять же золотом, точнее, тем новым и все еще благородным металлом, что был открыт в галактике. Правящие круги еще крепче принялись обвинять глухонемых во всех своих промашках, дело дошло до того, что оппозиции вменялась в вину ее "золотая привилегия". Оппозиция беспомощно и бессвязно заметалась. Колдо собрался в Палату "молчальников" на следующий день после того, как навел несколько справок о положении дел. Пестрое бронированное такси прикатило по вызову прямо к гостинице. Рядом с водителем сидел :еще один человек. Он назвался депутатмергером и предоставлял собой крупногабаритного молодца в бронзовой кирасе поверх белой батистовой рубахи, пурпурных шальварах, к поясу его был пристегнут бумеранг, здешний символ аристократа. Колдо позволил себе скривиться при пожатии руки, чем, конечно, расположил к себе депутатмергера, последний хмыкнул нечто самодовольно-презрительное и стряхнул с языка реплику: - Мне кажется, мое присутствие будет вам желательно. - Я точно на свет народился, - сказал Колдо. Машина рванулась в стеклянно-бетонные каньоны города. Их встретили не особенно дружелюбно, вероятно, раздражал депутатмергер с его властьпредержащим видом. Депутатмергер языка немых не знал, кроме нескольких фраз. "Вы кто? - прожестикулировал Колдо дежурный.- И что вам здесь нужно?" "Я - один из вас... Я лидер новой фракции!" "Какой новой, ничего не знаю..." "Узнаете." "А почему этот центурион с вами? Что ему нужно?" Колдо присел на корточки, поднял руки к груди, как цирковая собачка, и стал подпрыгивать на месте, потом схватил себя за синий галстук, скрутил его, как веревку, и очень впечатляюще изобразил повешенье. Депутатмергер заволновался, и справедливо, потому что едва смысл оценки дошел до дежурного немого, он вытащил из стола внушительных размеров электроразрядник и ткнул его в бронзовую кирасу депутатмергеру. "Вы можете проходить,- показал дежурный Колдо,- направо лифт. Идите без записи, у нас внеочередное совещание, вам повезло. Поднимайтесь на пятнадцатый этаж". Тут надо сказать, что речь Колдо, прожестикулированная им на экстренном "замолчании" оппозиции, вызвала бурю восторгов и сомнений одновременно. Приведем ее всю: "Дорогая оппозиция! Ваши озабоченности представляются мне в той степени их созревания, когда надо бы уже говорить о спелых и даже слегка подточенных яблоках, которые все еще держатся на своих окаменевших плодоножках вместо того, чтобы посыпаться на головы глупцов, как истребляющий град! Глупо ждать, что политическое провидение склонится в вашу сторону. Уверяю вас, ему больше некуда склоняться. Истинное зрение обязано только истинной слепоте, буквальной глухоте! Подумайте, мой друг Эдип понял это так поздно, но ведь понял... Только подпольная глухонемая, только глухая подпольная борьба, граничащая с подпольной слепотой, выявит у вас истинные провиденческие способности, даст вам реальное оружие. Усильте свои ряды проверенными врожденными элементами, объявите самих себя на нелегальном положении, и вы убедитесь в правоте моих слов! Этого шага от вас не ждет никто, даже я от вас его не жду, но я дарю вам эту идею легко, как легкий завиток легкого узора. Дышите глубже..." Увы, мы не можем рассказать о последствиях революционных преобразований, потому что никаких вестей о глухонемой оппозиции с планеты XX век не поступало, но сам факт отсутствия таковых вестей говорит о многом. Должно быть, Колдо сделал невозможное - он повернул историю политической борьбы на планете XX век в русло колдобинарной теории... Многих ей лет. Нам же остается дописать эту третью главу по возможности в словесной форме. Колдо продолжил свои посещения достопримечательных мест, и практически везде, где только ступала его нога человека - оставался неизгладимый свет, яркость впечатлений при том была так внушительна, что из самого "следа" можно было бы сделать достопримечательность. На планете умели делать достопримечательности изо всего, да вот беда - след витал в воздухе и был совершенно неосязаем. Практичные и уверенные в себе люди таких феноменов не любят, любая бестелесность для них живой укор, если не ругательство. Так получилось, что в -Дом руководителя планеты Колдо пошел не один, а с Ней. Она, как все женщины, была чувствительна к удовольствиям, а к удовольствиям высшего разряда тем более... что в сравнении с этим жалкий Минос! Нет, застолье здесь, впрочем, было, и обслуживал его, конечно же, он - подрядчик особых служб, магистр коварной экзотики... и речи здесь говорились, и вина пились, и музыка фонила, но вот развлекались как-то странно... Время от времени какая-нибудь особа, или парочка, или целая группка изъявляла желание войти в одну из четырнадцати дверей зала... Двери эти охранялись специальными системами замков и специальными людьми, каждый из которых знал код только своей двери. Удалившись, гости скоро возвращались, но это были уже другие гости, не те гости, точнее, не те люди... Менялись лица, гримасы, глаза, менялись характеры и речь... жизнь, и все это поменявшееся сочилось каким-то больным, исступленным удовольствием, запечатленным в лицах, гримасах, глазах... Им хотелось продолжать. Они больше не интересовались друг другом, они стали друг другу чем-то вроде мертвечины. Что происходило за каждой из четырнадцати дверей? Какие степени раздражения, какие полеты или погружения, какие симбиозы? Впервые Колдо испытал колебание. Не готов! Это продолжалось минут пять, те самые пять минут. Она теребила его за рукав и уговаривала зайти в красную дверь, а в нем все сжалось... Нет, все стало ясно! Он отпустил Ее руку, взял бокал и спокойно сел на мраморную оградку басейна с голубой ароматической водой... Она вернулась возбужденная, легкая и, сев рядом с ним, задрожала. Ее били озноб и смех одновременно... Она хотела еще туда, еще и еще... Он не глядя поднес ладонь к ее волосам... Волосы зашевелились и зашипели... "Змеи",- подумал Колдо и, поставив бокал на мраморную оградку, пошел к выходу. Ему не дали уйти. Его скрутили трое из свиты руководителя, в их числе был и знакомый нам депутатмергер. Колдо не сразу увидел, что его рот и нос срослись в мощный клюв, а на лысой голове реденько торчали короткие сиреневые перышки, как на недощипанной курице... Колдо подвели к одной из четырнадцати дверей, куда, кажется, мало кто заходил, и... так от души прокатиться на спине по кафельному полу, затормозив затылком как раз под белоснежным бутоном писсуара... "Они как в воду глядели,- подумал он с улыбкой,- именно сюда меня и тянуло, только я никак не мог определить, какая из четырнадцати дверей окажется уборной... О, да тут и свой персонал есть!" Двое серокожаных детинушек вышли из соседней комнаты... Звякнули наручники... Колдо вытянули по стойке смирно. Дипдипкавалер Михора Бандажис не заставил себя долго ждать. На этот раз вместо букета гвоздик он нес раскладывающийся стульчик для себя. Стульчик сей он приготовил себе тотчас, сел, скрестив ножки в сапожках. - У вас неудобный стул,- сказал Колдо, - здесь есть поудобнее... - Все шутишь! Ну пошути, пошути... я послушаю. Где колпак забыл, придурок? - Да вот же он. - Где? - Да у вас на затылке... Дипдипкавалер схватился за фуражку, словно боялся, что она вдруг слетит с его головы. - Болван! - заорал он.- Ты, может быть, думаешь, что у нас тут ваша Шэ Шэ, Школа Шутов! Ты, может быть, думаешь, что мы дадим здесь разгуляться всем этим мозглякам из разных там обществ... ты думаешь, мы дадим им рукоплескать тебе?! Ты, керосин занюханный... ты ничего не стоишь, понял! Да тебя через пять минут вышвырнут на твою родную помойку! - Простите,- Колдо мучительно завел глаза, - мне бы хотелось помочиться перед стартом... Дипдипкавалер подскочил со стульчика, выхватил из левого кармана смокинга весомый кастет, зарядил в него правую пятерню... - Ты у меня сейчас сделаешь... Он размахнулся снизу. Метил в живот... Колдо как-то неловко поднял сцепленные руки. Кастет врезался в шарнирное сцепление... Дипдипкавалер дико завыл и рухнул... Серокожаные детинушки оробели и выпустили Колдо... Пока они относили тело поверженного дипдип-кавалера в соседнюю комнату, Колдо спокойно воспользовался кафельным настенным "бутоном" (насколько позволяли наручники) и вышел из уборной. Зал торжеств обезлюдел. Ее не было, не было даже хранителей дверей, только одинокий Минос сидел за торцом длинного стола и, оперевшись щетинистым подбородком на ладошку, медленно доедал последнюю порцию минотаврятины... "Прощай, XX век",подумал Колдо.