Страница 35 из 48
Наступал Новый год, и жена смертельно боялась, что он опять ускачет в Ленинград. И вот тогда-то она и начала историю с сыном.
Их сын был модный молодой поэт. Точнее, он начинал как молодой и модный поэт. Он тогда писал абстрактные стихи, и имя его было на устах, его ругали, его хвалили - но главное, о нем спорили.
Но постепенно гены брали свое, и сын начал писать стихи, столь же странные по форме, но уже совсем не странные по содержанию. Там были сибирские стройки, БАМы, пилорамы - весь набор, над которым сын потешался прежде. Теперь его свободомыслие стало выражаться несколько странно: сын постоянно женился на иностранках. Иностранки рожали ему детей, после чего отбывали обратно, к себе на родину. Но сын неутомимо продолжал жениться. И теперь иностранные дети самых разных национальностей: арабы, англичане, ирландцы и даже девочка из Зимбабве - бегали по их даче. Все это несколько напоминало Ноев ковчег. Но его сыну все было можно! Это особенно раздражало нашего героя. Его сыну было можно то, при одной только мысли о чем он сам бы умер от ужаса в каком-нибудь сороковом году.
Вот с этим сыном и его новой женой, шведкой почему-то из Сингапура, и с приехавшим из Ленинграда новым молодым руководителем союза и предложила ему жена встречать на даче Новый год.
В этом молодом руководителе и крылась западня. Жена пригласила его к ним, так сказать, ради сына. Молодого руководителя нужно было обольстить и обаять (а обольстить и обаять, естественно, должен был наш герой). Сыну теперь это было ой как нужно - сын начинал путь! Жена понимала: Н. невозможно будет отказаться от Нового года в кругу семьи. Но все же она волновалась.
К ее изумлению, Н. не стал отказываться - его глаза даже загорелись! Он захотел обаять, он был прежний!
И вот - Новый год: пьяный сын, пьяная шведка из Сингапура - здоровенная, белобрысая, страшно похожая на сосед-скую домработницу Машку, но ни слова не понимающая по-русски. В самый торжественный миг, когда часы били полночь, шведка почему-то ушла в сауну и там пропарилась все таинственные новогодние минуты. И наконец, сам молодой руководитель - в модном клетчатом пиджаке, черный, волосатый, страшный. На клетчатом фоне выступала огромная челюсть снежного человека.
Когда отзвенели куранты, шведка пришла из бани и легла на полу, без штанов, в какой-то длиннющей майке. Она мерзла на полу, пьяная и беспомощная, произнося только одно слово:
- Плехо. Ай, плехо…
Ну Манька, вылитая лахудра Манька! Сын сидел напротив снежного человека и обольщал его. Он говорил о коррупции в искусстве, о том, что им, двум талантам, надо держаться вместе. Но гость скучал. Он даже не притворялся. Тогда сын достал "Полароид", подаренный ему предыдущей женой - ирландкой, и щелкнул гостя. Снимок выскочил, но почему-то гость не получился, там была лишь черная бездна и светились голые ляжки шведки. Сын понял, что критическое направление разговора гость не одобряет. И он перешел к романтике. Он прочел стихи о пришельцах, но гость зевал. Со злости сын напился, расчувствовался и, обняв отца, сказал:
- Папа, я тебя никогда не предам!
- Во всяком случае, я не предоставлю тебе такой возможности.
И он встал, прямой, великолепный, и вдруг обнял гостя за плечи. Он легко поднял гостя со стула и повлек (поволок) в свой кабинет.
Жена с облегчением вздохнула: жажда действовать победила. С восторгом она смотрела вослед: папа шел заключать союз с этим неандертальцем. Она выиграла: всегда надо действовать до конца!
Они поднимались по лестнице. В его объятиях снежный человек как-то сразу потерялся. Он был весь опутан его длинными хищными руками - все это напоминало скульптуру "Лаокоон".
Н. усадил гостя в своем роскошном кабинете, вперился в него стеклянными беспардонными глазами. Гость растерялся и вдруг стал совсем маленький.
- Ну что?.. Небось много можешь в Ленинграде? - как-то по-воровски, грубо спросил старик.
- Кое-что могу… - сказал гость чужим голосом, сатанея от того, что безнадежно попадает в чужой тон.
- А я здесь тоже кое-чего могу, - вдруг мягко сказал Н. А потом добавил, помолчав, почти растроганно: - Короче, телефон мне можешь поставить в Ленинграде?
- О чем хочется рассказать после истории о такой великой женской любви? Конечно, о цветах, ибо цветы и женщина… - начал писклявый женский голос. - Итак, о любви к цветку…
- Я, - говорит, - с тобой банкрот в моральном, сексуальном (это уж точно, писька у него с муху) и в денежном отношении. Ты, - говорит, - слишком дорога для меня.