Заездили

Шрам можно замазать, не такой уж он глубокий, но меня зло берет. Почему мне попался такой идиот? Почему он меня не послушал? А Джек - почему он меня не послушал? Достаю перочинный нож и пробую, развернув лезвие плашмя, разровнять краску. Но рубец только хуже выглядит. Внезапно мной овладевает ненависть к приемщику, ненависть к его наглым рукам, ненависть к картине. Я вонзаю нож в холст и улыбаюсь, услышав треск полотна. Режу и режу, пока от картины не остаются лишь жалкие ошметки; швыряю эти ошметки на заднее сиденье.

Волосы падают мне на лицо, и я откидываю их со лба обеими руками, не думая о ноже. Кончик лезвия чиркает по моему виску. Роняю нож. Он падает на пол. Облизываю пересохшие губы.

Теперь меня всякая ерунда вгоняет в тоску; мелочи накапливаются, накапливаются, накапливаются, пока не становится невпротык. Покажите мне палец - и я разревусь или взбешусь. Надо взять себя в руки, надо вернуться в норму, вот только я разучилась это делать, понятия не имею, как навести порядок в моей жизни. Когда-то жизнь текла размеренно и стройно; теперь это полный хаос; я прикована к тележке аттракциона "Веселые горки", которая стремительно мчится - в основном под откос.

Ничего... напишем картину заново. И лучше, чем в первый раз. Мне все равно заплатят - это главное.

Завожу мотор и морщусь - машина ненадолго глохнет, но все же оживает разворачиваюсь, выезжаю на дорогу. Как раз вовремя, чтобы один красный японский автомобильчик чуть не срезал мне бампер, дико сигналя. Объехав меня, молоденькая девчонка за рулем показывает мне фигу.

Дайте дух перевести, сволочи, думаю я. Разворачиваясь, я никакой красной машины не заметила.

Когда я паркуюсь перед нашим офисом, замечаю: руки у меня дрожат. Подбираю с пола нож и, сложив, сую в сумку. Вхожу в здание, попадаю под холодную струю воздуха из кондиционера. Может, это наконец меня остудит, думаю я. Остудит не только в прямом смысле. Проходя по офису в свою комнату, здороваюсь все с теми же приевшимися рожами. Большинство просто кивает или пялится себе на колени. По моей спине ползут мурашки: что-то стряслось.

Не успеваю я усесться за свой стол, как звонит телефон. Шеф хочет меня видеть. Смотрю на часы - я опоздала всего на минуту. Это не криминал; мы уже беседовали насчет опозданий, и он говорит, что неважно, если я приду на несколько минут позже - я ведь все наверстаю в конце дня, он знает.

Приглаживаю волосы, пудрю нос, медленно иду по коридору к его кабинету, жду перед закрытой дверью. Пытаюсь завести беседу с его седовласой секретаршей Викки, но она резко срывается с места, пробормотав: "Я в туалет".

- Заходите, Кэрол, - говорит Дик, высунув голову в коридор. В его голосе - ни капли доброжелательности, одна вежливость. Я вхожу. В кабинете находится менеджер по персоналу, а также несколько заведующих отделами.

Стула для меня не предусмотрено. Все отводят от меня глаза.

Я остаюсь стоять. Дик прикрывает дверь.

Проходит к столу, усаживается. Берет маленький нож для бумаг в форме кинжала, с фальшивыми брильянтами на рукоятке. Лицо у него мрачное. - Мне очень жаль, Кэрол, но мы не удовлетворены вашей работой.

Я хлопаю глазами:

- Неудовлетворены? Но в прошлом месяце вы мне повысили зарплату по результатам моего годового отчета.

- Знаю, но еще тогда имелись проблемы.

- Почему вы ничего не сказали? Я бы попыталась что-то изменить, больше стараться... Я все еще могу уладить, - говорю я, пытаясь не сорваться на мольбу; мне не хочется, чтобы он заметил, как я перед ним пресмыкаюсь. Хоть это и правда.

Он гладит нож. "Чтоб тебе порезаться, - думаю я, - и все твои драгоценные ежемесячные отчеты кровью залить".

- Мне очень жаль, Кэрол, но нас совершенно не устраивают ваши результаты. За прошедший год вы недостаточно выросли в профессиональном смысле; мы ждали, что вы будете более агрессивным распространителем. Есть и еще одна частность - ваши личные проблемы. Они отрывают у вас силы, необходимые для работы, и неблагоприятно влияют на трудовой процесс.

"Неблагоприятно"? "Частность" - эта самая мелкая неприятность с Джеком - не оставила от моей жизни камня на камне. Какое уж тут "неблагоприятное влияние". Он что, не владеет английским языком? Когда это все началось, Дик пригласил меня в кабинет и долго рассказывал, как он за меня переживает и как они все понимают, и все поймут, если мне иногда понадобится отпроситься на день - на два, и так далее. Такая теплота, такое дружелюбие... такое двуличие.

- ...и мы вынуждены с вами расстаться.

"Расстаться"? Никак не пойму, что они хотят этим сказать. Я осознаю, что пропустила мимо ушей несколько его фраз, но они не важны. Весь смысл заключен в его последних словах.

Облизываю губы, чувствуя, до чего же они пересохли, как сухо у меня в глотке.

Сохну... высыхаю...

Дик откашливается:

- Эл проведет вас в вашу комнату, чтобы вы смогли собрать вещи, и проводит к выходу из здания.

- Вот так вот, значит? Без предупреждения? Без исправительного срока? Просто раз - и выгнали? Без какого-либо предупреждения? Вы раньше говорили, что вы все понимаете, каково мне сейчас, говорили, что дадите мне послабление...

- Кэрол, я уже сказал, что уже некоторое время мы не...

- Я вас слышала, Дик, но почему вы не могли сказать мне раньше, чтобы я попробовала отдавать работе больше сил? Зачем было столько ждать, а потом - как с бухты-барахты?.. Зачем?

Он вновь начинает говорить, и я знаю, что он скажет. "Уже некоторое время мы не были удовлетворены", "мы", "мы", "мы" - будет талдычить одно и то же, как попугай, как заезженная пластинка.

- Вам придется сдать ключ.

Мне хочется схватить крохотный кинжал для бумаг и всадить ему в сердце. Если оно у него есть. Вот было бы райское наслаждение: изумленно таращась на меня, он попытался бы вырваться... но от меня не уйдешь. Я повернула бы кинжал в ране, и еще раз повернула бы, и еще, и еще, и кровь хлынула бы на меня фонтаном и освежила бы мое иссохшее тело.

Он сидит за столом, глядя на меня.

Они все ждут моей реакции, дожидаются, что я заплачу, на коленях буду вымаливать работу. Ну их нафиг. Я не доставлю им удовольствия видеть мои слезы. Кстати, я и рыдать-то неспособна - все слезы уже выплакала.

Онемевшей рукой я достаю из кармана брелок-цепочку, отцепляю ключ от моей комнаты, швыряю им в Дика, угодив точнехонько в середину груди. Мои губы кривятся в легкой усмешке. А пальцы жутко дрожат, никак не получается надеть остальные ключи на колечко брелка. Просто швыряю ключи в сумку.

Повернувшись на каблуках, я выхожу из кабинета, сталкиваюсь в коридоре с Викки и, еле передвигая ноги, бреду в свою комнату.

Я знаю, что лицо у меня горит, прямо-таки пышет жаром. Дико озираюсь в поисках коробки, куда можно было бы сложить барахло. Смутно сознаю, что в дверях маячит Эл. Наверно, хочет удостовериться, что я не украду стол или кресло. Абсурд! Я считалась ценным сотрудником, а теперь это... это унижение... этот позор.

Спустя несколько минут приходит бухгалтерша Нора, рассыпаясь в извинениях, сильно сконфуженная, с коробкой от бумаги. Пробормотав: "Мне очень жаль", она плюхает коробку на стол и улепетывает.

Выдвигаю изо всей силы ящики. Опоражниваю их в коробку. Безмолвно подначиваю Эла - пусть только посмеет предъявить права хоть на что-нибудь. Беру кружку, швыряю ее в ту же коробку, сверху кладу сумку. С коробкой наперевес протискиваюсь мимо Эла.

- Мне очень жаль... - произносит ом.

- Ага, как же, - обрываю я его.

Иду по коридорам, сознавая, что все провожают меня глазами, сознавая, что на пятки мне наступает Эл. Чего они меня боятся? Или я по дороге что-нибудь раскурочу? А может, спрячусь в чьем-нибудь кабинете?

Дурь какая.

Но и контора у нас дурацкая, всегда была такая.

Эл открывает передо мной дверь, и я выхожу, не поблагодарив его. Иду на негнущихся ногах к машине. Открываю багажник и швыряю туда коробку. Захлопываю багажник. Вновь открываю, чтобы достать сумку, опять хлопаю. Залезаю в машину и долго сижу, глядя на здание.